Ветер с океана

— План хорош, но раньше надо получить санкцию на него в министерстве и Госплане, — заметил Алексей.

— Для этого я привез подробный доклад — с выкладками и цифрами. Важно, чтобы сами вы, руководители «Океанрыбы», загорелись моей идеей. Смею надеяться, что я завербовал вас в свои сторонники, как сделал это с Николай Николаичем?

— Можете считать, что это так. А пока ваш план примут, вы решили выйти в океан на спасателе?

— Именно. Десять лет не выбирался в дальние моря. Надо возобновить знакомство с океаном. У вас были вопросы ко мне. Я слушаю.

— Я начну с самого маленького. Почему вы взяли «Резвый»? У нас имеется спасатель новейшей конструкции, очень мощное судно. Вы его забраковали.

— Не забраковал, нет. Но он плоскодонный, тихоходный, для спасения на мелях такие корабли отлично служат. А в открытом океане, где промысел разбросан на акватории в сотни миль, «Резвый» лучше — он быстроходен, маневрен, а мощность машин не меньше, чем у спасателей других конструкций. Еще будут вопросы?

— Только один. Почему вы бросили Москву?

— Вас это удивляет?

— Признаться, да. Я читал вашу анкету…

— Много порочащих фактов обнаружили?

— Ни одного. Зато благодарностей и наград — много. И вот парадокс: отличное положение, столица, высокая зарплата. Вдруг все оставляете, с трудом добиваетесь увольнения — и к нам. Оклад — меньше, должность — ниже, гостиничное жилье… От добра на худо ушли, так получается.

Луконин пожал плечами.

— Надо бы раньше условиться, что есть добро, что худо. Философия недостаточно разъяснила эти понятия, Алексей Прокофьевич.

— Значит, причина вашего перехода — в недостаточной разработанности философских категорий? Мудрено, Василий Васильевич!

— Откройте окна — будет проще.

Алексей встал и распахнул окно. Волна свежего воздуха наполнила комнату. Алексей взглянул на канал. С моря накатывался шторм, белые барашки исполосовали воду, траулеры, стоявшие в три нитки у причалов, со скрипом терлись бортами. Луконин с наслаждением втянул в себя воздух.

— Чувствуете? — Ветер с океана! Алексей усмехнулся.

— Хорошо, оставим на другой случай обсуждение философских проблем. Мне кажется, я вас понимаю.

Луконин откланялся. Зазвонил внутренний телефон. Кантеладзе просил Алексея немедленно прийти к нему.

Сам он хмуро ходил по кабинету, разминая затекшие ноги, у стола сидели Березов и Соломатин. Алексей увидел, что Березов зол до того, что готов ругаться и стучать кулаком по столу — свирепо нахмуренные брови, сердито блестевшие глаза выдавали его состояние. Соломатин казался больным — красивое лицо посерело, под глазами набухли мешки. «Никогда же не было у Сергея мешков под глазами», — с удивлением подумал Алексей. Сегодня ночью, когда гости уходили из квартиры Соломатиных, веселый, здоровый, немного навеселе, он выглядел совсем по-иному.

— Что случилось? — спросил Алексей.

— «Все смешалось в доме Облонских» — помнишь такую фразу, Алексей Прокофьевич? — ответил управляющий. — Сегодня ночью все смешалось в доме Соломатиных — и, хотя квартира его поменьше особняка Облонских, дело гораздо хуже, чем у того московского князя, так считает мой заместитель. На новую должность попросился капитан Соломатин, Николай Николаевич не может этого перенести. Просим твоего, авторитетного суждения.

Алексей давно привык к тому, что в узком кругу своих помощников Кантеладзе и в серьезное обсуждение вносит нотки иронии. Он даже и над собой беспощадно подшучивал, если ему что-то не удавалось. Насмешливый тон не отменял серьезности разговора, зато усмирял страсти, вышедшие из-под контроля. Не раз в его кабинете спорящие ударялись в крик — и спокойная насмешка управляющего действовала, как струя холодной воды. Алексей понял, что с Соломатиным произошло что-то из ряда вон выходящее, Березов возмущен и, вероятно, высказал свое возмущение, не стесняясь в словах, Соломатин столь же запальчиво возражал, а Кантеладзе пытается ввести спор в спокойное русло.

И еще одно понял Алексей: спор еще продолжается, решения нет, недаром просят суждения секретаря парткома, но про себя Кантеладзе решение уже принял, и когда дискуссия закончится, выскажет его, по своему обыкновению, в категорической форме.

Алексей обратился к Соломатину:

— Что-нибудь произошло с тобой, Сергей Нефедыч? Соломатин раздраженно кивнул на Березова.

— Пусть тебе расскажет Николай Николаевич. У него это хорошо получается — без прикрашивающих слов, оценка самая точная…

— И расскажу! — закричал Березов, вскакивая. — И прикрашивать ничего не буду! Нельзя такое возмутительное дело прикрашивать! Так вот, Алексей, да будет тебе известно: капитан Соломатин дезертирует! После недавнего правительственного награждения за успехи в море, перед тем как мы решили назначить его руководителем нового промысла, он бежит с моря. Так прямо и объявляет: в море больше ни ногой! Прославленному капитану надоело быть капитаном, запросился в клерки. Предательство, по-моему, перед нами, перед самим собой, перед общим нашим делом!

— А причины? — спросил Алексей, с недоумением всматриваясь в бледное, опухшее от бессонной ночи лицо Соломатина.

— Какие причины? Не может быть уважительных причин у поступка, не вызывающего уважения! Куча невнятных оправданий: устал, жена нездорова, хочется на суше поработать… Мало ли что можно придумать! Мое мнение: отказать! И провести отказ специальным решением парткома.

— Этого не будет! — твердо сказал Соломатин.

— Будет! — запальчиво закричал Березов. — Будет, ибо соответствует интересам дела, твоим собственным интересам. Твоя жизненная цель, твое призвание — океан! И если сам ты на час потерял об этом представление, если попал вдруг под каблук жены, которой вздурилось вить из тебя веревки, так мы…

Побледневший Соломатин с горечью сказал управляющему, продолжавшему молча ходить по ковровой дорожке:

— Вы считаете такой тон разговора допустимым, Шалва Георгиевич? Почему меня оскорбляют в вашем кабинете? Чем я это заслужил?

— Не заслужил оскорблений, не заслужил! — успокоил его Кантеладзе. Он с упреком обратился к Березову: — Николай Николаевич, вы с капитаном Соломатиным большие друзья, сам учил ходить его по морю, сделал из него отличного моряка. Конечно, между друзьями всякие бывают слова и хорошие, и нехорошие. Но этот кабинет — служебный. Здесь мы все забываем, кто приятель, кто нелюбимый… Здесь ругаться не надо.

Алексей быстро обдумывал, как держаться. Происшествие было непредвиденное, но ясное. Мария вчера с тревогой говорила, что Ольга Степановна не в себе и, по всему, от нее можно ждать какой-нибудь выходки. Этой ночью Сергею пришлось нелегко. Можно только представить себе, какие меры она использовала, какими угрозами грозила, чтобы так сломать мужа! Березов напрасно твердит о предательстве, об измене призванию, все это, нет сомнения, Сергей говорил себе сам и, вероятно, самообвинения были еще горше, еще более гневные. Но то, чем его пытала Ольга, очевидно, было сильней. Он покорился жене, ни уговоры, ни брань Березова не помогут — во всяком случае, пока не улеглась семейная буря. Ольга Степановна настоит на своем, Березов просто плохо знает ее характер. А Сергей ни за что не пойдет на разрыв с женой.