Ветер с океана

Он говорил с уверенностью, но уверенности в нем не было. В те разы, когда, еще молодой промысловик, он дважды допускал намотку сетей на винт и дважды успешно отделывался от нее, бури не было, просто свежая погода баллов на пять-шесть. И ему не ко времени вспомнилось, как опытные капитаны ехидно поздравляли его с успехом: «Везет тебе, как этому… Ну, которому всегда везет!..» И тогда он сам спускался с ботдека на беседке рубить намотавшуюся сеть, сегодня о таком спуске нельзя было и думать — беседку мигом разнесет в клочья. Попытка, не спускаясь под подзор, сверху резать шлейф, тянувшийся от винта, была почти безнадежна, и если Никишин вызвал команду делать это, то лишь потому, что ничего не делать было еще хуже.

Он сам и боцман наклонились над кормой, остальные страховали их. Боцману удалось выловить багром сеть, ее потащили наверх, срывали с лопастей винта, но не сорвали. Никишин с боцманом стали резать сеть, сколько доставали вниз ножом на древке. Отрезанные сети уносило в море, но намотка на винте осталась. Была еще одна надежда, что остаток сетей излохматит лопастями винта при прокрутке и они слетят сами. Но сети были намотаны слишком плотно, винт не работал. Никишин возвратился в рубку. Штурман снова спросил, не дать ли сигнал бедствия. Никишин не успел ответить, его срочно вызвали в машинное отделение.

Там, по-настоящему подавленный, он услышал, что в трюмы поступает вода, и все осушительные помпы запущены. Никишин приказал радисту соединиться с Березовым. Пока радист вызывал «Тунца», мрачный Никишин не отрывался от стекла. Палуба «Коршуна» была наконец освобождена от всего лишнего, от всего, представляющего опасность — и от по принайтовленных бочек с уловом, и от столь же неудачно закрепленных сетей. Очистка произошла слишком поздно. Потерявшее ход судно стало мячиком в злых руках урагана, его куда-то несло, швыряло, мотало, немилосердно клало на оба борта. Горы воды бьют по палубе, даже крепчайший корпус долго не вынесет такой болтанки, а у них где-то щели, трещины, дыры, черт их знает что, но что-то такое, откуда проникает вода. И щели, и трещины или дыры в такую круговерть не отыскать и не заделать, и они сами собой не исчезнут и не уменьшатся, напротив, будут становиться больше и больше…

— Березов в эфире! — крикнул радист.

Никишин сдержанно доложил о бедствии, получил заверения, что помощь окажут, и вернулся в рулевую. Вахтенный штурман, слышавший разговор капитана с Березовым, спросил, не пора ли предупредить команду о возможной шлюпочной тревоге. Никишин согласился, что надо заняться подготовкой всех спасательных средств, все может быть в такую ночь.

— Мы еще поборемся, — сказал он угрюмо. — Нептун нас мотает, но мы на плаву. Скоро он нас не опрокинет, а помощь идет.

Его снова вызвали в машинное отделение, он пошел вниз.

13

В то время как «Тунец» пробивался сквозь ветер на северо-восток, где терпело бедствие пока неизвестное судно, в эфир выкликались один за другим капитаны траулеров, все отзывались, все торопливо, дорожа уже не минутами, а секундами, докладывали, что у них, и уступали радиочастоту соседу. Один Доброхотов не отозвался, радиостанция «Тунца» повторяла несколько раз призыв к нему — «Ладога» молчала. С «Тунца» опросили оставшиеся по списку невызванными суда, список исчерпали и стало ясно, что несчастье с «Ладогой». Это же подтвердил и Карнович, он снова внезапно прорвался в забитый переговорами эфир и прокричал, что гибнущий траулер «Ладога» и что все на «Бирюзе», кроме механослужбы и рулевого, выходят на спасение товарищей, — и замолк надолго. Березов склонился над своей картой. Трофимовский правильно выбрал курс, плавбаза шла именно туда, где, по расчету, и должен был находиться Доброхотов. Это же направление подтверждал и пеленг на «Бирюзу».

База шла лагом к ветру, бортовая качка была не только сильна, но и стремительна. Это была особенность конструкции: база после толчка в борт слишком быстро возвращалась в исходное положение, все на верхних надстройках не качалось по плавной дуге, а стремглав мчалось то вправо, то влево. Березов не помнил, чтобы его одолевала морская болезнь, но сейчас испытывал головокружение. В новой серии плавбаз, которую собираются строить в Штральзунде, нужно будет потребовать успокоения помедленней, пусть конструкторы ставят амортизаторы качки, что ли. Инженеры, гоняясь за высокой остойчивостью, перестарались, нельзя же так! Он досадливо, мысленно же отмахнулся от этой мысли, нужно было думать о делах, куда более срочных, чем улучшение Конструкции плавбаз, нужно было искать пути самого быстрого, самого надежного спасения гибнущих!

Но четкие мысли не возникали, их забивали образы и воспоминания. Березов вспоминал, как отходили от плавбазы нагруженные суда — палуба заставлена бочками, команда торопливо майнает в трюмы все, что нельзя убрать. У Доброхотова, вчера просившего очередь к базе, конечно, и трюмы все полны, и палуба забита, Доброхотов раньше, чем нагрузится по горло, на сдачу не просится. «Ладога» встретила бурю отяжеленной, все может быть в такой ситуации. Березов возразил себе — Доброхотов опытнейший капитан, до сих пор удачливый промысловик ни разу не оттеснил в нем осторожного моряка. Да, сказал себе Березов, до сих пор, правильно, не было, а сегодня произошло — призыв о помощи, вынесшийся в эфир, прозвучал от Доброхотова, несчастье совершилось с опытнейшим из капитанов, от этого не уйти.

И Березов думал о том, что в неведомой беде, обрушившейся на «Ладогу», немалая доля и его вины: он мог предписать ни при каких условиях не перегружать суда, ну, и что, если добыча падает, пусть падает улов, зато будет меньше риску! Капитаны бы втихомолку осуждали его за трусость, но подчинились — есть у него право приказывать! И сегодня он мог выстучать на ключе распоряжение всем: трюмы немедленно задраивать — и к чертовой матери за борт, что навалено наверху! Он не отдал такого приказа. Он ограничился предупреждением о шторме. Он понадеялся, что капитанам на судах видней, как держаться в бурю. И они, конечно, не захотели расстаться с добром — и затраченного труда пожалели, и опасались выговоров потом от Березова. А чего было бояться ему? Он мог приказать — и пусть на берегу, расследуют его действия. Правильно ли он поступил?

Березов размышлял и о том, что плавбаза сейчас уходит на северо-восток, отдаляясь от основной массы своих судов, и если произойдет несчастье здесь, то поблизости не окажется могучего товарища, готового быстро явиться на выручку.

— Ах, как же не вовремя та авария с «Хариусом»! — вслух проговорил Березов.

— Вы что-то сказали, Николай Николаевич? — прокричал начальник радиостанции.

— Дай-ка мне связь с Лукониным, по-быстрому дай! — приказал Березов.

Когда послышался сильно ослабленный расстоянием голос Луконина, Березов сообщил о «Ладоге» и приказал идти быстрее, каждую минуту можно ожидать новых несчастий.

— Сообщите свои координаты, Василий Васильевич. Приблизительные по исчислению… И хоть через часок повторяйте.

— Часто меняю галсы. Шел галфиндом, сейчас бейдевиндом левого галса, — ответил Луконин и, сообщив координаты, выпал из эфира.

Березов нанес местонахождение «Резвого» на карту. Он смотрел на новую точку восхищенный и растроганный. Ему не нужно было закрывать глаза, чтобы видеть, что происходило сейчас севернее Фарер. Волны валили набок, отбрасывали назад «Резвого», стальную крохотульку с могучим сердцем, так надо понимать краткое словечко «галфинд», дикий ветер бьет в скулу, заворачивает судно носом в правую сторону, это был «бейдевинд левого галса», а суденышко в ревущей тьме рвется вперед, летит, иначе не назвать, летит на помощь товарищам! «Тысяча пятьсот лошадей! — пробормотал Березов. — Тысяча пятьсот и все до одной бьют копытами!»

И опять какое-то время была тишина, оглушаемая изнуряющим ревом ветра и толчками вещей, мечущихся в своих штормовых загородках. Два радиста, молчаливые и хмурые, выслушивали эфир. Березов ждал новых сообщений, прикидывая, что может сделать, чтобы помочь своему флоту. В иллюминаторе то вспыхивало, то погасало сияние — прожекторы «Тунца» обрыскивали океан. Березов знал, что в эти минуты все штурманы, все свободные механики, бригадиры, матросы, рыбообработчики, все, кто не на вахте, с биноклями и без биноклей, в укрытиях и на мостике, до боли в глазах вглядываются в белое от пены море — не мелькнет ли там силуэт судна, пятнышко шлюпки, черная точка терзаемого волнами человека. Он хотел быть с ними, но не мог подняться — здесь он был нужнее.