Ветвь оливы

— Один из предлогов. — Я внимательно посмотрел в его черные глаза. — Ты ведь все еще не уверен, правда? И раздумываешь.

— Никакой свадьбы, я уверен, не будет.

— Я не о свадьбе.

Он помрачнел, поигрывая золотой кисточкой на бархатной подушке.

— Это неважно. Выслушай меня. Мне очень жаль. Но я не понимаю, что происходит. И мне не нравится не то, что воевать против того, чего я не понимаю, сколько за то, чего я не понимаю. Это какой-то дурной сон, погоня за призраками. Эти люди призывали прежде к примирению. Как они оказались вдруг всеобщими врагами? Во всем этом слишком много странного и темного. Ты же не веришь сам в эту чепуху об украденных душах? — спросил он насмешливо. Я посмотрел на него в изумлении.

— Может, еще не стоит верить в то, что вино затуманивает рассудок?

— Кстати, о вине, — Мержи махнул на столик с забытыми бокалами, мы к ним и не притронулись. «И довольно с меня на сегодня», — подумал я с досадой и покачал головой.

— Неужели ты веришь, что все это было так благостно? — спросил уже я.

Он усмехнулся.

— Только не думай, что я не ценю того, что не случилось то, что могло бы случиться. Я понимаю, что дело пахло новой войной. Что политически выгодно расправиться с теми, у кого еще нет толком ни армий, ни связей с другими государствами. Как бы неблагостны они ни были. Бросить между жерновами. Но что будет потом? Все то же самое. Эта малая кровь не избавит от большой.

— Так вот как ты думаешь. — Я помолчал. — Да, конечно, все дело лишь в том, что с ними у всех еще слишком мало счетов. Мало кто видел их истинное лицо и мало кто знает, на что они способны.

— А откуда это знаешь ты? — обвинения в его голосе не было, только сочувствие и сожаление, будто ему горько видеть мое недомыслие или будто ниоткуда взявшийся религиозный фанатизм.

Ничего странного. Черт возьми, ничего странного в этом не было.

— Неважно, — сказал я спокойно. — Наверное, как оно все повернулось, это к лучшему.

— Конечно, — ответил он. — Если ты знаешь, что делаешь.

— К сожалению, знаю.

— Так мне и сказали. Не беспокойся, я ничего не потерял. Уж в этом ты точно можешь быть уверен. А во что ты там ввязался и почему, надеюсь еще как-нибудь узнать, и надеюсь, что ты будешь при этом в полном здравии.

Я кивнул и бросил на него пристальный взгляд.

— Хорошо. Пообещаешь мне одну вещь?

— Какую?

— Не считай свою жизнь бесповоротно конченой, даже если кругом творится что-то непонятное. И не надо изменять себе самому — изменяй кому угодно, только не себе. Ты этого никогда не делал, и сейчас начинать не повод и не время. И еще вот что…

— Кажется, это будет уже не одна вещь…

— Я как раз подбираюсь к главному. Женись.

— Что?..

— По-моему, это отличная сумасбродная идея. Не на герцогине, так на ком-нибудь еще.

— Да ты шутишь!

— Даже не начинал, — я улыбнулся. — Пообещай хоть подумать об этом. Обо всем подумать хорошенько. Не делай никаких глупостей. Ну, кроме женитьбы, конечно. Тем более… я не думаю, что еще долго будет непонятно, что происходит. Все будет очень понятно, рано или поздно. Единственное, чего я не могу сделать — это доказать все на одних словах, сейчас, когда воцарилось затишье. Но оно не вечно. Что-то произойдет. Очень скоро. И все станет куда яснее, чем нам бы всем хотелось. И вовсе не потому, что кого-то надо бросить в жернова. А потому, что именно это надо будет остановить, независимо от того, кому это на руку, и кончится ли все большой или малой кровью. В одном счастье — что пока они между жерновами, но не дай бог выскочат. Если продлится эта тишина. Но она не продлится долго. Будет какой-то внезапный удар.

— Погоди-ка, — он поднял палец. — Может, и ты мне кое-что пообещаешь?

— Что?

— Не освобождай это место по глупой причине собственной безвременной кончины.

Я рассмеялся:

— Ну, насколько это будет от меня зависеть… Обещаю!

— Ну что ж, тогда и я обещаю… подождать и подумать!

— Только этого я и прошу.

— И все-таки, я совсем не хочу, чтобы ты думал, что меня намеренно потеснили. Вот ведь черт, даже толком и не объяснишь ничего — все кажется какими-то отговорками и хорошей миной при дурной игре! Я заколебался куда раньше. Еще когда приехал Жак-Анри.

— Понимаю. Братские и прочие родственные чувства…

— И тогда, когда мы не отвергли друг друга, мне уже не хотелось думать, что все может быть иначе. Пусть никто другой не примет меня за честного человека, но хотя бы не мой брат, и я не хочу быть ему врагом. Все остальное для меня ничего больше не значит. Ты понимаешь? Я искал предлога изменить мою жизнь. Сам подал эту мысль Генриху, найти кого-то другого. Чтобы, если вдруг что-то случится, я был свободен в своем выборе. А что это ты — я только рад, разве что меня беспокоит, что в затеянной интриге тебе может достаться не лучшая роль и тебя используют. Насколько я тебя знаю, тебе ведь все это совсем не нужно. Стоит пожелать, и ты можешь достигнуть гораздо большего, и способностями и происхождением. Так что знаю — тебе это может понадобиться разве что временно. Главное, чтобы ты не был нужен кому-то лишь временно.

— Мы все существуем во времени, — странно медленно сказал я, как во сне.

В его глазах мелькнула тревога.

— Вот даже как… — он замолчал. Потом внезапно поднялся на ноги и наигранно нахмурился. — Ну знаешь, если ты сейчас же со мной не выпьешь, — воскликнул он грозно, — я никуда тебя не отпущу и не дам моего благословения!

Мы рассмеялись, обнялись и подняли бокалы. Как и в прошлый раз, это было токайское. Мержи питал к нему странное пристрастие, и у меня вдруг зачесался язык рассказать ему о гусарской рулетке. Вот только как объяснить, что это за штука, когда тут еще нет револьверов? Рассказать что-то о сумасшедшей игре с несколькими пистолетами, один из которых заряжен? — только надо непременно не знать, какой из них. А чтобы непременно не знать, лучше будет поручить зарядить его кому-то другому — но если поручить это кому-то другому, то никогда не знаешь, зарядит ли он хоть один и не зарядит ли все подряд. Тоже, конечно — чем не сумасшедшая игра? Но все ж не та.

— Генрих все же тоже хочет, чтобы ты еще подумал? — заключил я.

— Да, — согласился Мержи. — Он такой.

На лестнице послышался топот, а с ним и знакомые голоса. Мы выжидающе обернулись к двери. Когда она распахнулась, в комнату сразу же заскочил лейтенант Каррико, а за ним воодушевленный Фонтаж.

— Ого! — выпалил Каррико, замерев на месте. Фонтаж едва успел ухватиться за косяк и остановиться, чтобы не толкнуть его в спину.

Глаза у Каррико были голубые и невинно-распахнутые, как у котенка, а волосы вечно торчали веселыми вихрами, но сейчас, посмотрев на него, я и сам замер, и чуть было не выпалил: «ого!» Разрозненные кусочки мозаики вдруг совпали. Я наконец понял, кого он мне напоминал все последнее время. Он же был почти точной копией Нейта Карелла. Именно он, а вовсе никакой не Дизак. Здесь поблизости находился его явный двойник, но его так и не использовали. В чем-то — к лучшему. Жаль было бы такого славного парня как Каррико. Но в чем-то… быть может, было бы проще до него достучаться, и сам бы он лучше владел собой. Но на это расчета не было, вот в чем все дело. И теперь я смотрел на жизнерадостного лейтенанта как на привет с того света. «Хорошо, что он жив», — подумал я со странным облегчением, будто жив был не только он. Каррико и не подозревал, что тут за драма разыгралась с его двойником, и в ус не дул по этому поводу. Хотя и усов-то у него толком не было.

— Капитан! — воскликнул Каррико и снова замялся, переводя взгляд с меня на Мержи и обратно. — Э… гм…

— Мы тебя внимательно слушаем, — ехидно сказал Мержи. — Оба.

— Похоже, все всё узнали раньше меня, — проговорил я со смешком.

— А как же иначе? — живо откликнулся Каррико, радостно отвлекаясь, стоило только дать предлог. Фонтаж пробрался мимо него к стене с саблями и потихоньку снял одну с крючков. Заходя сюда, он всегда так делал, так что Мержи и бровью не повел. Фонтаж не способен спокойно видеть сабли, но обращался он с ними всегда аккуратно, с пиететом. «Вот бы кого стоило отправить с Генрихом в Польшу, — невольно подумал я, — и Мержи туда же… а может и меня, да жаль, Генрих теперь туда точно не поедет». Фонтаж нетерпеливо поглядывал то на саблю в своей руке, возбужденно, но коротко ею взмахивая, будто выписывая острием мелкие буковки, то на Каррико, ожидая, когда же он наконец скажет то, зачем они сюда пришли.

— Ну давай же! — воскликнул он, словно тихо иронично-угрожающе промурлыкав. — Или я все скажу. Ты же знал, куда мы идем и что их тут двое. Что на тебя вдруг напало? Задумался, как к кому обращаться?

Каррико всем корпусом повернулся к нему и энергично кивнул.

— Ну да! — воскликнул он с потешной ноткой отчаяния.

— Прекрати паясничать, — сказал я с напускной суровостью. — Все свои! Так что случилось и к кому ты, собственно?

— Вот-вот, — подхватил Мержи. — Ты к старому капитану или к новому?