Виски со сливками
Шрифт:
— Вы чего? — Я округлила глаза, а про себя подумала, что слишком многие намекают, что Серёжа может быть жив!
— Ты опознавала тело?
— Да какие могли быть сомнения?! — воскликнула я. — Его застрелили у нас… у него в подъезде. Я ещё в окно смотрела, видела, как он из машины вышел и в парадную вошёл. А потом нет и нет. Ну я вышла и…
Я разревелась. Сергиенко пересел ко мне на кровать и стал меня утешать — как дочь, не проявляя никакого интереса к моему телу. Ещё один названый папаша.
— Ты никого не видела?..
— Послушайте, меня и без вас менты сто раз допрашивали! — закричала я.
— Никого
Сергиенко слушал меня, открыв рот.
— Подожди-ка, подожди-ка. Я чего-то не понимаю. Наверное…
Викинг глубоко задумался, потом решил уточнить:
— Так ты бросилась в бега, потому что Дубовицкий решил заполучить тебя в свой гарем?
— Да, Волошин проиграл меня ему в карты.
— М-да, — только и сказал Сергиенко, а потом вдруг спросил:
— А при чем тут бывший кагэбэшник и этот латыш?
— Дядя Саша — мой сосед, а девушка Мариса — Рута — тоже была в гареме.
— И вы все ищите Дубовицкого? — уточнил Сергиенко.
— Зачем мне его искать?! — заорала я. — На черта он мне сдался?! Утоп бы он где-нибудь в Эгейском море, я была бы счастлива до беспамятства!
— Но почему все-таки вместе с тобой путешествуют Марис и дядя Саша? — не отставал Сергиенко, неудовлетворённый моим ответом. — И ещё какой-то грузин.
— А это вы у них спрашивайте.
— А тебе-то они что говорят?
— Ничего я ни у кого не спрашивала, — я вела себя как истеричка. — Меня уже давно научили не задавать лишних вопросов. И мой предыдущий, и все предшествующие. Много будешь знать — не дадут состариться, — это я ещё в отрочестве усвоила. Возят меня по разным странам — и возят. Я загораю, отдыхаю, английский учу. Что вы от меня хотите?
Наверное, Сергиенко решил, что я просто ветреная особа, живущая за счёт мужчин. В некоторой степени он был прав. Викинг сделал ещё одну попытку:
— Но неужели ты не поинтересовалась… Тебе что, предложили просто куда-то поехать?..
— Ну конечно! — воскликнула я, как само собой разумеющееся. — Марис предложил мне поехать вместе с ним в Латвию, а потом в Финляндию. Это был наиболее приемлемый вариант. Волошин проиграл меня Дубовицкому, мне нужно было смотаться из города.
Я потупила глазки. Сергиенко, пожалуй, решил, что перестарался, мобилизуя своих орлов на захват меня в плен. Наверное, подумал, что допустил какую-то ошибку в своих рассуждениях.
— А что ты знаешь про Лилю? — перевёл он разговор на другую тему — ту, которая, наверное, волновала его больше всего. Ведь он явно ищет Дубовицкого не для задушевной беседы.
— Она была в гареме, — начала я и пересказала услышанное в своё время от Мулатки и Руты, а также описала штурм особняка Дубовицкого.
Выслушав меня, Виталий Станиславович процедил сквозь зубы, что лично придушит этого мерзавца. Я выразила желание помочь ему в этом.
— Рута — девушка Мариса? — уточнил Викинг.
— Да.
— Тогда почему он позвал тебя вместе с собой в Латвию, если вызволил свою Руту? Тоже гарем решил основать? — Сергиенко внимательно смотрел
на меня.— Да какой сейчас от Руты толк? Её же наркотиками накачивали. Её лечить надо. Если вообще вылечат.
Викинг уточнил, в самом ли деле Рута находится в Мадонском районе Латвии. Я подтвердила и поинтересовалась, его ли ребята приезжали туда ночью.
— А про это ты откуда знаешь? — Сергиенко прищурил глаза.
— Я не знала. Но вы это сами только что подтвердили.
Я не поскупилась на описание случившегося с Валей и Ниной, пояснив, что именно поэтому мы и уехали из Латвии, не желая оставаться в таком опасном месте. Новость об изнасиловании была для Сергиенко неожиданностью, а его реакция — ужасной. Вернее, она такой и должна была быть. Нормальная реакция отца, дочь которого покончила с собой, потому что над ней так же издевались какие-то подонки. Неужели парни считали, что Сергиенко это им спустит? Или думали, что он никогда не узнает о том, что они сделали ночью? Или решили, что с незнакомыми девчонками им можно делать все, что вздумается? С незнакомыми, небогатыми, случайно встреченными? Правда, если бы Лиля оставалась жива и здорова, Виталий Станиславович мог и не отреагировать так бурно, только отчитал бы за то, что вляпались в историю, нити от которой могут потянуться к нему. Он просто принял бы меры, чтобы случившееся не связали бы ни с ним, ни с его людьми.
Первой фразой Сергиенко после моего сольного выступления была:
— Не может быть! Не может…
Он произнёс эти слова шёпотом. Мне почему-то показалось, что у него в эти мгновения перед глазами стояла Лиля. Вначале — живая, а потом — та, которую он нашёл… Услышанное всколыхнуло его в первую очередь как отца. Я же ещё подлила масла в огонь, считая, что орлы Сергиенко заслуживают самого жестокого наказания:
— Может, Виталий Станиславович, ещё как может. Получается, что вы послали своих людей за насильником вашей дочери, а они тем временем сделали то же самое с двумя другими девчонками. То же самое! Девчонки умерли. Обе!
Сергиенко выдал такую тираду, что даже мои уши, слышавшие немало русских народных выражений, свернулись в трубочку, потом резко замолчал и прикрыл глаза рукой. Наверное, он снова видел Лилю… Затем Виталий Станиславович распахнул дверь и заорал:
— Блоха! Ко мне!
Один из накачанных молодцев тут же вылетел из комнаты, где сидел с приятелями, подскочил к шефу и вытянулся по стойке «смирно».
— В Латвии был?! — Вопрос Сергиенко прозвучал как утверждение.
— Да, шеф…
Блоха ответил не очень уверенно — я почему-то ожидала услышать что-нибудь типа «так точно», но он явно заподозрил что-то неладное, бросив взгляд на меня.
— И чем вы там занимались? — продолжал допрос Сергиенко. — Зачем я вас туда посылал, мать вашу?!
Блоха стал нагло врать, заверяя шефа, что не видел ночью никаких молдаванок, как и все ребята, среди которых он был старшим. Из Латвии остальные отправились назад в Питер, не имея финских виз, а Блоха — в Финляндию, где его уже ждали другие орлы из сергиенковской команды.
Я не в силах была сдержаться и вступила в разговор. Из комнаты появились остальные парни, находившиеся в доме. Они прислушивались к происходящему, не произнося ни звука, а только переводя взгляды с шефа, щеки которого горели нехорошим румянцем, на меня, а потом на своего приятеля.