Вкус греха. Долгое прощание
Шрифт:
— Ну вот, — сказала ей с упреком Вера, — то ты говоришь, что он придет, то — что ему нужна свобода… Второе — правда. Он увидит маленького Митеньку, предположим, — умилится, будет умиляться. неделю, а через неделю ускачет, как зайчик. Там ребенок, здесь ребенок, еще где-нибудь ребенок… И я уже не буду Прекрасная Вера, а буду Вера Валентиновна, толстая мамаша капризного мальчишки, семейная баба на чайник! Я не боюсь осуждения — плевать я на всех хотела! Я почему-то боюсь этого ребенка! Боюсь и почему — не знаю. Не могу объяснить… Нет, не могу, Лелька! Пусть он меня простит… — И Вера зарыдала так,
Леля снова схватила ее за руки, повела ее куда-то. Они свернули в переулок — здесь никого не было, и шептала ей:
— Ну и не надо, не надо! Если ты так чувствуешь! Пусть не будет! Ты еще совсем молодая! Сто раз еще с Митей встретитесь, еще дети будут!..
Вера продолжала плакать, но уже не так бурно, а Леля все повторяла:
— Ты — умница, умница, это мудрость. Ты — выше всего, Вера! Я помню, как мы в такси… Такой ужас, казалось бы… Нет, — счастье… И потом… — Леля замолчала, поняв, что ей безумно хочется рассказать Вере об их единственном ТОМ свидании на чердаке… Но она взяла себя за язык. Не надо. Вере? Сейчас, об этом? Когда главное — быть или не быть еще одному человеку, Митиному ребенку!
Вера посмотрела на нее и вдруг поняла, что ближе этой женщины у нее никого нет. Она обняла Лелю, и они обе стояли, плача, осыпаемые снегом.
Потом молча шли к метро, опустошенные и уставшие… Леля спросила, глядя Вере в глаза:
— Ну, что?
Та опустила голову так, что не видно было лица, и сказала:
— Пусть он простит.
Леля вздрогнула, но постаралась спокойно ответить:
— Позвони мне завтра. Я договорюсь. Это очень хороший специалист, не бойся.
К врачу Вера шла вместе с Лелей. Та предложила, а Вера не отказалась. Она очень боялась.
Снег уже лежал прочно, и Леля предупредила Веру, что надо как можно теплее одеться.
— Но почему? — спрашивала Вера, стараясь скрыть ужас перед своим близким будущим. Ее безотчетно пугало это требование теплого, очень теплого, всего, чего можно…
Леля беззаботно отвечала, честно тараща свои огромные круглые голубые глаза:
— Ну, у тебя же будет сильное нервное напряжение!.. Тебе будет холодно… Знаешь сама, когда нервничаешь, всегда дрожишь и холодно…
Вера верила Лельке, что это только нервное напряжение, а так — почти ничего. Боль, сказала Лелька, как ранку помазать йодом, — щиплет, неприятно, и все…
Вера верила, что это так.
Она мало что знала в этой женской области, потому что не любила слушать «бабьи» разговоры: об абортах, родах и другом, еще более интимном.
Разве могла она подумать, пребывая в разреженной атмосфере любви с Митей, что ей придется говорить именно о «бабьем»? И с кем? С Лелей!
И в сотый раз выспрашивала Лелю:
— Ну какая это боль? Скажи поточнее…
Леля уже была на пределе и раздраженно ответила:
— Я же тебе сказала, как йодом по ранке…
Они подошли к маленькому московскому особнячку, ставшему ныне больницей.
В приемном покое их встретил врач — толстый большой человек с круглой как шар головой, в круглых очках. Он привел Веру в совершенный ужас: как мясник… Хуже — палач… Подумала она и задрожала, затряслась, даже в своих теплых
свитерах и кофтах…А врач весело спросил:
— Кто? Вы? — и прямо глянул на Веру.
Она заставила себя кивнуть. Врач улыбнулся, и потирая руки, сказал:
— Вон она какая рыжая! И с меня ростом — справлюсь ли?
И захохотал.
Вера почувствовала, что у нее кружится голова и, вполне возможно, она упадет в обморок. Она взяла Лелину руку, и та, ощутив ее дрожь, попросила шутливо, — на правах знакомой, — и всерьез:
— Василий Ильич, мы — первый раз, не надо нас пугать…
Врач сразу стал строгим:
— Елена Николаевна, милая моя, посидите здесь, тут вам и журнальчики и все для времяпровождения, а мы пойдем.
Он взял Веру за руку и оторвал от Лели довольно резко.
Вера еще оглянулась на Лелю и заметила какое-то странное выражение ее глаз: не жалеющее, а будто укоряющее…
Они поднялись с доктором на второй этаж, прошли коридором и зашли то ли в кабинет, то ли в операционную, Вера не поняла. Помещение было облицовано белым кафелем, на окне — белая занавесь, плотная, как простыня.
Врач, Василий Ильич, дал ей белый халат, нитяные белые чулки и сказал:
— Переодевайтесь. Снимите свое, наденьте халат и чулки.
Вера взяла вещи, но ничего с ними не делала — не раздевалась и не переодевалась.
Врач доставал что-то из медицинского шкафчика — какие-то огромные щипцы, еще что-то подобное и, не оборачиваясь, спросил:
— Готова, миленькая?
Василий Ильич обернулся и посуровел:
— Это не дело, так мы с вами весь день провозимся! Давай, красавица, — он подошел к Вере и стал отдирать ее от стены, как давеча от Лельки.
И приговаривал:
— Ну и что, — первый раз! Все бывают в первый. У меня пациентки по пятнадцать раз делают и ничего — живы-здоровы, чего и нам желают. Через пять минут ты как новенькая будешь! Побежишь с подружкой кофе пить…
Тут-то она и упала в обморок. Врач, чертыхаясь, поднял ее, положил на диванчик, застеленный клеенкой, и похлопал по щекам.
Она пришла в себя и удивилась при виде чужого мужика, склонившегося над ней. Что это? Кто? И сразу все вспомнила.
Нет! Никогда! Если она сделает это, то умрет или сойдет с ума… Нет!!
И она сказала, стаскивая халат и чулки.
— Нет, доктор, я не буду… Я не могу… Я заплачу за беспокойство…
И стала быстро при нем одеваться, а он стоял в онемении и только багровел лицом.
Вдруг он рывком открыл дверь и, держа ее открытой, заорал:
— Выметайся, дура стоеросовая! Голову мне заморочили!
Слава Богу, что она сразу нашла приемный покой, где сидела Лелька. Та удивленно подняла голову от журнала:
— Как? Уже все?
Но, увидев Верино испуганное выражение лица, заставила ее быстро надеть шубу, и они быстро вышли на улицу.
И вдруг Веру как-то отпустило, и возникла эйфория: она не отдала своего ребенка, как агнца на жертвенное заклание! Какое счастье!
А остальное — чепуха. Все решаемо!..
Они сели в такси и рванули с этой улицы и от этого особняка, где все непередаваемо страшно началось, но счастливо закончилось.