Вкус коньяка

Там воспитатели - все извращенцы. Один старый пидарас…, ой простите теть Ань. Короче, стал один воспитатель ко мне подкатываться. Я старшему пожаловался, но у них там походу…, у них там… все они такие. Еще били и в холодную комнату сажали. В общем, сбежал. Ну, а потом… - Мишка замолчал и задумчиво посмотрел в окно. За окном темнело, сегодня на улице и днем-то не особенно светло было.

–  Потом ты с Чемоданом встретился, - предположил я.

–  Не-а. Чемодан - это уже потом… Сначала я домой пришел. Ну…, туда, где мы раньше с батей жили…

–  А там уже другие люди живут, - задумчиво молвила Анна.

–  Да, - вздохнул Мишка.

– Только не живут. Работают. Теперь вместо нашей с батей квартиры - офис фирмы, той самой, в которой батя работал. Не офис - шарашка какая-то. Одна там секретутка сидит, а что за дверью - не знаю - закрытая дверь. Мне секретутка сказала, что здесь теперь офис фирмы, дополнительный какой-то. Что батя мой фирме много денег был должен, вот фирма квартиру и забрала. Я тогда маленький был, расплакался. Она меня чаем с печеньем угощать стала.

Я сомлевший был, сразу после карцера детдомовского. Ну, уснул нечаянно. А когда проснулся, в квартире, в офисе то есть, та баба, что меня в детдом отвозила, этот старый пидор (простите, теть Ань) и два мента. Поймали преступника беглого, суки гребаные!
– Мишка так разволновался от воспоминаний, что не заметил, как выругался. Мы с

Анной промолчали.

–  …Снова в детдом отвезли, - продолжил Мишка свой рассказ после недолгого молчания, - а там карцер меня ждал уже. Но в карцере кроме меня еще один пацан парился, новенький, он недавно в детдом попал. И сразу почти - в карцер. Его…, неважно, как его зовут. Короче, мы с ним на пару дернули. Он-то меня в Мертвый город и привел. И с

Чемоданом познакомил. А дальше… - Мишка задумался, потом повернулся ко мне и сказал: - Дальше ты дядя Сережа знаешь. Работал на Чемодана, воровал алюминий и всякое другое. Потом вот здесь оказался. С вами… У вас.

–  Надеюсь, к Чемодану возвращаться не хочешь.

Мишка неопределенно пожал плечами и так же неопределенно ответил:

–  Поживем - увидим.

*29.*

Мишка допоздна смотрел телевизор у Анны в квартире, а мы с Анютой сидели на моей кухне, пили чай и разговаривали, планировали дальнейшие действия в отношении нашего приемыша. Сам не понимаю, как

Мишка стал не только моим, а нашим, нашим с Анютой. Втянул я ее в это дело! Втянул, но почему-то теперь не жалел об этом. Теперь мне стало даже приятно, что мы вот так, по-семейному, сидим с Анютой на кухне и разговариваем о том, что делать дальше. Я даже на время забыл о тех, кто мне всегда был дороже всего на свете. Нет, не так - не забыл. Просто понял - то, что произошло в моей жизни десять лет назад, произошло действительно /десять лет н//а//зад/. А десять лет

–  это много. Не так много, чтобы забыть, но достаточно для того, чтобы перестать думать о тех, кого нет постоянно.

–  Жалко парня, - грустно говорила Анна, - хлебнул горюшка.

–  Да. А отец, наверное, у него был настоящий человек. Мужик, который трудностей не боится. И не раскисает от неприятностей… -

(произнося эти слова, я подумал о себе: а сам-то я мужик?) - Если бы не сердце, если бы жить остался - такого же настоящего человека из

Мишки воспитал бы.

–  Я вот что подумала… Странно все это.

–  Со смертью Мишкиного отца?

–  Да. А потом - с квартирой.

–  Ну, насчет смерти Мишкиного папы мы ничего не выясним. Три года назад человек умер… А вот с квартирой - тут явно Мишкины права нарушены. Да не только с квартирой. Он до совершеннолетия пособия получать должен и вообще… Я не знаю, но мне кажется, что если копнуть в этом направлении, да поглубже - много чего откопать можно.

Да бог с ней, с квартирой! Нужно как-то Мишкины документы восстанавливать. Ему уже шестнадцать. Паспорт ему надо. Без документов - вроде как нет человека. Без документов ни один человек государству нашему не нужен. А Чемодану нужен.

–  Да… - Анна задумалась.

–  Вот только с какого конца это дело раскручивать начинать.

Пойду, наверное, завтра в собес. Или лучше в мэрию?

–  Слушай, Сережа…, мне одна мысль в голову пришла. Только ты не обижайся…

–  А что такое?

–  В прошлом году ко мне сватался один человек. Мужчина…

–  Ну, ясно, что не женщина, - съязвил я, сам не понимая, зачем это делаю.

–  Я же просила не обижаться.

–  Да я и не обижаюсь, что мне то? Просто так сказал. Вылетело.

Прости…

–  Нет, ты не просто так сказал. Тебе об этом мужчине неприятно слышать.

–  Почему это неприятно? Мне все равно!

–  Да? Жалко… Ну, ладно. Так вот: этот человек…

–  Мужчина, - подсказал я. Анна укоризненно на меня посмотрела и продолжила:

–  …он работает в мэрии. Курирует работу то ли собеса, то ли комиссии какой-то. Не помню, но связана его работа с социальной защитой материнства и детства.

–  Матери у нас нет, - возразил я.

–  Зато есть ребенок… дитя, можно сказать. И сирота…Кстати,

Гоша Николая Петровича тоже хорошо знает. Он-то, братик, меня с ним и познакомил.

–  Николай Петрович? Ну, теперь-то нет никаких сомнений, что это мужчина.
– Я никак не мог остановиться. Что это со мной? Понимал, что надо успокоиться, но меня несло.
– И чем закончилось его сватовство? Судя по всему - ничем. Почему?

–  Тебя ждала!
– сердито ответила Анюта.

–  Зачем? Я же тебе советовал не ждать.

–  Советовал. А я ждала. Надеялась на что-то. Идиотка. Теперь вижу

–  зря. Все - зря!

Я посмотрел Анюте в глаза и увидел слезы. Зачем? Зачем я это делаю, зачем говорю эти слова, нехорошие слова, злые, зачем я делаю ей больно?

–  Прости…, - я взял Анютины руки в свои.
– Нет, правда, прости.

Извини… Я сам не знаю, что говорю. Прости меня, Анюта.

Анна освободила одну свою руку, достала носовой платок и промокнула глаза.

–  У тебя сигареты есть?
– спросила она.

–  Сигареты?
– удивился я.
– Зачем тебе? Ты же не куришь.

–  Иногда курю. Редко…

–  А мы с Мишкой бросили.

–  С Мишкой? Значит, нет у тебя сигарет?

–  Есть.
– Я с неохотой выпустил Анютину руку, сходил в гостиную, достал из бара пачку "Явы" и вернулся на кухню.

Анна закурила. Курить она не умела совершенно. Сделав затяжку и поперхнувшись дымом, затушила окурок в пепельнице. Я закуривать не стал, опростал пепельницу в помойное ведро, туда же выкинул почти полную пачку, и даже зажигалку выбросил. Пепельницу вымыл под краном.