Владигор. Князь-призрак

— Дело не чисто, князь! Надо выручать, а то убьет, гад!

Словно в подтверждение этих слов, Крыж проскользнул между руками Ракела и, захватив обеими ладонями его затылок, с силой ударил коленом в лицо. Ракел даже не вскрикнул, а лишь бессильно раскинул руки и вцепился скрюченными пальцами в раскиданные повсюду комки конского навоза.

Но Крыж как будто не торопился торжествовать победу и, даже поймав мешочек, брошенный Лесем в его раскрытую ладонь, продолжал беспокойно стрелять по сторонам злыми маленькими глазками.

— Убью г-гада! — глухо прорычал Берсень, выхватывая нож и раздирая покров тряпичного чучела.

— Сиди! — приказал Владигор и резким рывком откинул тысяцкого от образовавшейся прорехи.

Крыж чутко повернул на шум маленькую низколобую голову, но упругие шелковые полосы уже слились в сплошную поверхность, которая в пляшущем свете факелов очень напоминала блестящий чешуйчатый покров Триглава. Ракелу, однако, хватило мгновенного замешательства противника, его плечи вздрогнули, одна рука врезалась детине в пах, пальцы второй, подобно острию меча, вонзились ему под его нижние ребра. Крыж захрипел, выпучил глаза и стал беззвучно хватать ртом морозный воздух, его рука, прижимавшая к колену голову Ракела, обмякла и плетью повисла вдоль тела. Ракел вскочил и так ударил Крыжа кулаком в висок, что у того глаза закатились под лоб, и он рухнул лицом в мерзлую навозную труху, обильно усыпавшую снежную площадку перед подмостками.

Переменчивая в своих пристрастиях публика взвыла, дождавшись желанной крови, в Ракела полетели монеты, и в этой суматохе никто, кроме Владигора, не заметил, как над поверженным Крыжом взлетело и тут же растворилось густое темное облачко, очертаниями похожее на распластанного на земле человека.

«Оборотень! — молнией мелькнуло в голове князя. — Вот почему Ракел не мог в него попасть — бил по двойнику!.. И все же достал, — каков молодец!»

Князь посмотрел на воина, который тем временем высвободил кожаный мешочек из закоченевших пальцев мертвеца и, развязав сморщенную горловину, стал на лету подхватывать летящие из публики монетки.

«Зачем им понадобился двойник? — продолжало вертеться в мозгу Владигора. — Убить Ракела? Но этой цели можно было достичь и более простым путем: яд, арбалетная стрела, пущенная из неприметной щели между оконными створками…» Князь посмотрел на высокие узкие окошки рубленых башен по углам княжьего двора, и ему вдруг показалось, что за темными слоистыми пластинками слюды скрываются угрюмые враждебные лица. И вдруг его осенило: живец! Туманный двойник, подставлявший под удары Ракела свои призрачные члены, как раз и был тем живцом, которого выставили на поединок в расчете, что он, князь, не выдержит и вступится за Ракела в тот миг, когда положение воина станет безнадежным.

А если бы он действительно не выдержал и вступился? Поединок с двойником труден, а победа либо вообще исключена, либо случайна, так как в бою почти невозможно отличить противника от его бесплотной копии — раба, отводящего на себя львиную долю направленных на хозяина ударов. Надо все время менять тактику: уходить в оборону, бить с упреждением, и не в ответ на каждый замах, а после целой серии обманных движений, приводящих противника в замешательство и заставляющих его начисто забыть о собственном двойнике и действовать самостоятельно.

И тут князь понял, что Ракел разгадал двойную ипостась Крыжа и сам пошел на плотный контакт, полагаясь на свое тело, способное выдержать удар конского копыта. Теперь воин неспешно прогуливался перед подмостками, а двое рысьяков, расталкивая публику локтями и коленями, тащили за ноги быстро задубевшего на морозе мертвеца.

— Ловко он его уделал, — прошептал Берсень, приблизившись к князю.

— Это точно, — сказал Владигор, прикрывая ладонью полыхающий аметист.

— Потеха продолжается! Кто еще желает принять участие? — восклицал Лесь, снимая перед публикой свою продырявленную шляпу и искоса поглядывая на поникшую голову нависшего над ним чучела.

Но на сей раз желающих не нашлось, в ответ на призывы из притихшей толпы даже стали долетать слабые выкрики, требующие вернуть поглощенного огнедышащим чучелом летуна.

— Да вин вже у своей хати з жинкой вечеряе! — отбрехивался Лесь, выстраивая на подмостках короб из плетеных щитов.

Когда короб был готов, он подскочил к самому краю помоста и, едва не падая на снег, стал с низкими поклонами призывать желающих испытать на себе чудо превращения. Публика отнеслась к этим призывам довольно прохладно, но лицедей вновь помахал в воздухе плотно набитым мешочком, и тогда к подмосткам, скрипя полозьями санок и втыкая в снег короткие заостренные трости, подобрался плечистый калека с побитым оспой лицом, на котором, как говорит синегорская пословица, бес по ночам горох молотил. Он вонзил наконечники тростей в торцы половиц и, оставив на снегу свои саночки, сильным движением перебросил свое мощное туловище к ногам Леся.

— Ну, давай превращай, мне терять нечего! — угрожающе прорычал калека, рывками подбираясь поближе к коробу.

— Никто ничего не теряет! Только обретает! — заверещал вдохновленный Лесь, бегая вокруг калеки и размахивая плетеной крышкой над его голым шишковатым черепом.

— Да что ты скачешь как блоха? — рявкнул безногий, направляя на Леся острые концы тростей. — Разорался тут: «теряет», «обретает»! Давай, живо!

— Момент! Момент! — трещал Лесь, ловко уворачиваясь от наконечников и со всех сторон окружая калеку плетеными щитами. Покончив с этим делом, лицедей нахлобучил сверху крышку и отвесил пару поклонов слегка оживившейся толпе.

После этого обычно наступал черед Берсеня: старый тысяцкий выходил из-за ширм с пучком длинных тонких дротиков и, встав в нескольких шагах от короба, начинал так быстро и ловко метать в него свое оружие, что вскоре короб становился похож на дикобраза. Когда Берсень удалялся за ширмы, Лесь обходил короб по кругу, дергал за торчащие наконечники и, протащив сквозь его плетеные стенки все дротики, откидывал крышку, из-под которой тут же выскакивал живой, невредимый князь.

Публика любила этот грубый, но впечатляющий номер, весь фокус которого состоял в том, что Лесь загодя преображал Владигора в безногого или какого-нибудь иного калеку, после чего князь затесывался в толпу и первым подскакивал к подмосткам на вызов лицедея. Если же кому-то случалось опередить его, князь страшно возмущался, протестовал, а если нахал продолжал настаивать, осаживал его силой.

Но в этот раз поединок Ракела настолько поглотил внимание князя, что, когда Лесь объявил «преображение», времени на перевоплощение в калеку оставалось в обрез. Его хватило лишь на то, чтобы провалиться в подпол, накинуть на себя кое-какую рухлядь, заляпать лицо жидким тестом, продавить в нем рваные шрамы и, завязав ноги узлом, всунуть их в вывернутый наизнанку винный бурдюк с двумя толстыми обрубками на местах бывших бараньих ляжек. Но когда Владигор в таком виде выбрался из-под подмостков и незаметно затесался в толпу, драться за место в плетеном коробе было уже поздно: крышка над шишковатой головой калеки захлопнулась и из-за ширм выступил Берсень с пучком дротиков.