Влас Дорошевич

— Совершенно верно.

— Почему же, в таком случае, ты знаешь, что я умнее всех людей на свете? Не осторожней ли было бы, с твоей стороны, сказать: «Мне кажется, что ты мудрейший из людей»?

— Да, пожалуй, так было бы благоразумнее.

— Но раз ты не знаешь, насколько умны другие люди на свете, такое мнение твое ни на чем не основано. Не так ли?

— Выходит, что так.

— Уверяют в чем-нибудь, не имея на то никаких оснований, или плуты, или глупцы. Не правда ли?

— Д-да!

— Хотел ли ты обмануть меня, говоря, что я мудрейший из людей?

— Нет.

— Значит, ты не плут? Кто же ты в таком случае? Реши сам!

«Однако!» — подумал беотиец и сказал:

— Что ж мне было делать, когда ты ничего не говоришь! На что роза, если она не пахнет, и мудрец, если он не говорит?

Сократ улыбнулся.

— Прекрасно. Скажи: свойственно ли коню ржать?

— Я думаю!

— А быку мычать?

— И еще как!

— Барану блеять?

— Ну, еще бы!

— Что же, конь беспрерывно ржет?

— Зачем же!

— И бык не мычит беспрерывно?

— Конечно, нет!

— Но, может быть, беспрерывно блеет хоть баран?

— Тоже нет!

— Видал ли ты, чтоб конь заржал при виде коровы?

— Не бывает.

— Или бык замычал при виде овцы, или баран заблеял при виде лошади?

— Нет, нет и нет! — весело отвечал беотиец.

— Не ржет ли конь при виде лошади?

— Разумеется.

— А бык при виде коровы?

— Это всякому известно.

— А баран не начинает ли блеять тогда, когда увидит овцу?

— Верно.

— Одним словом, мы можем сказать, что конь ржет, бык мычит и баран блеет только тогда, когда видит себе подобных?

— Почему ж не сказать? Можно сказать!

— И из того, что правилу этому одинаково подчиняются и конь, и бык, и баран, не должны ли мы заключить, что это закон природы?

— По-моему, должны.

— Скажи, мудрец станет ли идти против законов природы?

— Не думаю!

— И отлично делаешь. Теперь ответь мне на один вопрос.

— Хоть на тысячу тысяч!

— Не думаешь ли ты, что мудрецу так же свойственно говорить мудрые вещи, как коню ржать, быку мычать и барану блеять?

— Я так и думаю.

— Прекрасно! Если конь ржет, бык мычит, а баран блеет только при встрече с себе подобными, то, значит, и мудрец должен говорить только с подобными себе. Какое же основание, друг, я имел заговорить с тобою?

И, посмотрев на него с любовью, Сократ пошел дальше.

— Пусть меня разорвет Цербер! — воскликнул Акселос. — Чтобы человека два раза подряд заставили самого себя назвать дураком! Это может случиться только с беотийцем, да и то в Афинах!

Через мгновение он, однако, подумал:

«А мудрость, оказывается, вовсе не такая трудная вещь!»

И чтоб развлечься после неприятного разговора, пошел к гетерам.

Гетера Хризис лежала на окне своего дома, с накрашенным лицом, — чего требовало ее занятие, — и одетая в роскошные одежды, чего ее занятие не требовало вовсе.

— Иди смелее, красавец! — крикнула она Акселосу, когда тот остановился у ее порога.

Беотиец хитро улыбнулся.

— За что тебе платят деньги? — спросил он. Гетера из окна оглядела его с удивлением с ног до головы.

— За то, что я женщина!

— Но не всем же женщинам платят деньги. Ты должна отвечать: за то, что я красива.

— Ну, за то, что я красива!

— Итак, в любви платят за красоту?

— Платят и за красоту…

— Стой, стой! Не отвлекайся! Иначе ничего не выйдет. Ты согласна: за красоту?

— Пусть будет по-твоему.

— Ты зовешь меня для любви?

— За чем же другим будет звать к себе гетера?

— Отвечай: да или нет?

— Да, да, — да!

— И так как ты сама назвала меня красавцем, а в любви платят за красоту, то, значит, ты зовешь меня затем, чтобы платить мне деньги!

Гетера расхохоталась так, что чуть не упала из окна. Беотиец глядел на нее, счастливо улыбаясь.

— Ну, вот, видишь теперь сама, что ты или мошенница, или дура!

— Что?

Гетера вскочила.

— В Афинах оскорбляют женщину? И какую женщину?! Которая никому не доставила ничего, кроме удовольствия?! Слуги! Возьмите этого чужестранца, этого варвара, и киньте его куда-нибудь подальше от моего дома.

Два раба, нубийцы, с мускулами, которые, как толстые змеи, перевились у них на руках, схватили беотийца, отнесли на ближайший перекресток и кинули, как юноши кидают копье.

— Однако философия до добра не доводит! — подумал Акселос, поднимаясь и потирая локти, колени и лицо.

И грустный пошел домой.

На следующий день он услышал на площади, что Сократ арестован, ночью его судили и присудили к смерти.

— Все за его философию!

— Однако я еще дешево отделался! — подумал беотиец, вспоминая о вчерашнем происшествии с гетерой.

И поспешил уехать в Фивы из города, где делаются такие странные вещи.

Друзья-фивяне собрались к нему в дом послушать чудес про Афины.

Он рассказывал им про величие Акрополя, мудрость ораторов и любезность афинских гетер.

— Но успел ли ты увидеть Сократа?

Акселос сделал печальное лицо.

— Друзья мои! Сократ беседовал со мною с последним перед тем, как его взяли, и прежде, чем умереть, пожелал научить меня своей мудрости!

Все глядели на него с благоговением.

— Ученик Сократа!

— Не знаю, как для кого, но должен вам сказать, что мне это было совсем нетрудно. Я сразу понял все.

— Сократ знал, кого избрать!

— Акселос! — стали его просить со всех сторон с горящими глазами. — Передай и нам мудрость Сократа! Поговори, как Сократ!

Акселос поднял палец:

— Тс! Друзья мои! Вы знаете, что сталось с Сократом? Вы хотели бы и для меня того же?

И все в ужасе переглянулись:

— Он, воистину, мудр!

С тех пор Акселос говорил только самые обыкновенные вещи, но все смотрели на него с благоговением.

— Если бы он захотел заговорить, как Сократ! Но Эллада не для Сократов!