Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Шаса, с другой стороны, никаких подобных запретов и ограничений не знал. У него был гораздо больший сексуальный опыт, чем у Дэвида, и, как только он опомнился от первого потрясения красотой Тары, он предпринял решительную и коварную осаду ее девственности. Однако результаты были даже менее значительными, чем у Дэвида.

Потребовалась почти неделя, чтобы сблизиться настолько, что Тара позволила ему мазать ей спину и плечи кремом от загара. В предутренние часы, когда на танцевальной площадке перед последним танцем приглушали свет и оркестр играл приторно-романтическую «Цезальпинию», она прижималась мягкой бархатной щекой к щеке Шасы, но когда он пытался прижаться к нижней части ее тела, она позволяла это лишь на мгновение

и выгибала спину, а когда он пробовал у дверей каюты поцеловать ее, обеими руками упиралась ему в грудь и негромко смеялась.

«Маленькая ведьма совершенно фригидна, – говорил Шаса своему отражению в зеркале, когда брился. – У нее в панталонах, наверно, айсберг».

Мысль об этих частях ее тела заставляла его дрожать от досады, и он решил прекратить охоту и мысленно перебрал пять-шесть других женщин на борту; среди них не было особенно молодых, но все смотрели на него с несомненным приглашением во взгляде. «Я мог бы получить любую из них или всех сразу, вместо того чтобы бегать за мисс Оловянные Панталоны…» Но час спустя он становился ее партнером в проводившемся на корабле соревновании по метанию колец, или пальцами, дрожащими от желания, втирал в безупречную спину крем от загара, или старался держаться с ней наравне в споре о достоинствах и недостатках правительственных планов лишения цветных избирателей Капской провинции избирательных прав.

С некоторым отчаянием он обнаружил у Тары Малкомс высокую политическую сознательность, и хотя между ним и матерью существовала неопределенная договоренность, что когда-нибудь он займется политикой и войдет в парламент, его знание сложного комплекса политических проблем страны и интерес к этим проблемам были совсем не того калибра, что у Тары. Ее политические взгляды смущали его почти так же сильно, как физическая привлекательность.

– Я, как и папа, считаю, что не только нельзя отнимать право голоса у немногих черных, которые им обладают, – надо предоставить его им всем.

– Всем! – Шаса был в ужасе. – Ты ведь это не всерьез?

– Конечно, всерьез. Не сразу, но на цивилизованной основе, надо предоставить право голоса тем, кто этого достоин. Дать право голоса всем, кто имеет необходимое образование и достаточно ответствен. Через два поколения все мужчины и все женщины, белые и черные, будут в избирательных списках.

Шаса содрогнулся при этой мысли: его собственное стремление заседать в парламенте такого не выдержит. Но это было, вероятно, самое нерадикальное из ее мнений.

– Как можно запрещать людям владеть землей в их собственной стране, или продавать свою рабочую силу на лучших условиях, или заключать коллективные договоры?

Профсоюзы – орудие Ленина и дьявола. Это Шаса впитал с материнским молоком.

«Она большевичка, но Боже, какая прекрасная большевичка!» – подумал он и потащил Тару за собой, чтобы прервать неприятную лекцию.

– Пошли поплаваем.

«Он невежественный фашист», – яростно думала Тара, но когда видела, как другие женщины смотрят на него из-под солнечных очков, ей хотелось выцарапать им глаза, а ночью, в постели, когда она думала о прикосновении его рук к ее обнаженной спине, об ощущении его тела на танцплощадке, она краснела в темноте от фантазий, заполнявших голову.

«Если я только позволю ему хоть что-то, самый пустяк, я не смогу его остановить и даже не захочу останавливать… – И она снова собиралась с силами. – Держать себя в руках и не сближаться», – повторяла она как заклятие против предательских стремлений собственного тела.

* * *

По какому-то невероятному совпадению «бентли» Блэйна оказался в трюме рядом с «даймлером» Сантэн.

– Мы можем вместе поехать в Берлин! – воскликнула Сантэн, как будто эта мысль только что пришла ей в голову; четверка молодых людей тут же шумно поддержала эту идею и сразу начала спорить из-за мест в машинах.

Сантэн и Блэйн не очень энергично протестовали и позволили себя уговорить, что они вдвоем поедут в «бентли», а четверка – в «даймлере».

Из Гавра они двинулись по пыльным дорогам северо-западной Франции, через города, названия которых по-прежнему отзывались ужасом: Амьен и Аррас. Поля ужасных битв, в которых участвовал Блэйн, заросли зеленой травой, но на этих полях белело множество крестов, как маргаритки на солнце.

– Не приведи Господь, чтобы человечество снова прошло через такое, – негромко сказал Блэйн, и Сантэн взяла его за руку.

В небольшой деревушке Морт-Омм они остановились на главной улице у гостиницы, и когда Сантэн зашла спросить о свободных номерах, хозяйка за стойкой сразу узнала ее и возбужденно завопила:

Henri, viens vite! C est Mademoiselle de Thiry du chateau… [60] – бросилась к Сантэн, обняла ее и расцеловала в обе щеки.

Выселив коммивояжера, в их распоряжение предоставили лучшие комнаты; когда Сантэн и Блэйн попросили поселить их отдельно, потребовалось небольшое разъяснение. Зато ужин, который подали вечером, живо напомнил Сантэн былые времена: блюда из смеси дичины и птицы, трюфели, tartes [61] , местное вино, – а хозяйка стояла у стола и пересказывала Сантэн все местные сплетни, рассказывала обо всех смертях и рождениях, браках, разводах и связях – обо всем, что произошло за девятнадцать лет.

60

Анри, быстрей сюда! Тут мадмуазель де Тири из замка… (фр.)

61

Открытый сладкий пирог (фр.).

Рано утром Сантэн и Шаса оставили остальных спать и поехали к шато. Замок лежал в развалинах, в черных обожженных стенах зияли проемы выбитых окон и проломы от снарядов, все было заброшено и заросло. Сантэн стояла среди развалин и плакала по отцу, который предпочел сгореть со своим домом, лишь бы не отдавать его наступающим немцам.

После войны поместье продали за долги, которые накопились у старика за всю его жизнь, – а жил он на широкую ногу и любил выпить. Теперь поместье принадлежало «Хеннесси», известной коньячной фирме; старику понравилась бы такая ирония. Сантэн улыбнулась.

Они вместе поднялись на холм за разрушенным замком, и Сантэн показала сад и то место, где во время войны было летное поле.

– Здесь размещалась эскадрилья твоего отца, на краю сада. Я каждое утро ждала здесь, когда эскадрилья вылетит, и махала летчикам.

– Они летали на SE5?

– Позже, вначале на старых «сопвичах». – Она посмотрела в небо. – Самолет твоего отца был ярко-желтый. Я назвала его le petit jaune – желтый малыш… я и сейчас вижу Майкла в летном шлеме. Он обычно поднимал очки, чтобы я видела его глаза, когда он пролетал мимо. О Шаса, какой он был благородный, и веселый, и молодой – молодой орел, уходящий в синеву.

Они спустились с холма и медленно поехали назад мимо виноградников. Сантэн попросила Шасу остановиться на краю Северного поля у небольшого амбара с каменными стенами. Юноша удивленно наблюдал, как она с легкой улыбкой на губах и мягким сиянием в глазах, повернувшись спиной к «даймлеру», несколько минут стояла у входа в здание с соломенной крышей.

Заметив его вопросительный взгляд, Сантэн объяснила:

– Здесь мы встречались с твоим отцом.

И Шаса вдруг понял, что был зачат в этой старой развалюхе в чужой стране. Всю обратную дорогу до гостиницы необычность этого знания оставалась с ним.

Поделиться с друзьями: