Власть меча

Тара однажды призналась Шасе:

– Хью коммунист, с партийным билетом. Правда замечательно? – Ее голос был полон благоговения. – Он без остатка принадлежит своему делу, и у него замечательный ум.

– Ну просто бриллиант в грязной, неряшливой оправе, – заметил Шаса – и положил начало очередной размолвке.

Глядя, как Хью кладет свою веснушчатую лапу на безупречную руку Тары повыше локтя, как он касается ее щеки клочковатыми усами и шепчет в ее розовое, похожее на раковину ушко, одаряя ее одним из перлов своего замечательного ума, Шаса понял, что медленно удавить Хью было бы слишком милосердно.

Он подошел, чтобы вмешаться. Тара холодно поздоровалась с ним, прекрасно скрывая, что сердце громко застучало у нее в ушах. Она сама не понимала, до чего соскучилась по Шасе, пока не увидела, как он произносит речь, вежливый и уверенный в себе, забавный и чертовски красивый.

«Тем не менее мы не сядем на старую карусель», – предупредила она себя и выставила все оборонительные заслоны, когда Шаса сел против нее и стал поддразнивать, глядя при этом с таким нескрываемым восхищением, что сопротивляться ему было чрезвычайно трудно. У них было так много общего: друзья и любимые места, забавы и ссоры, а еще он точно знал, как рассмешить ее… Тара понимала, что как только начнет смеяться, все будет кончено, и упорно держалась, но он искусно и с точным расчетом времени обезоруживал ее, преодолевал ее защитные рубежи, сносил их так же быстро, как она их воздвигала, и наконец она сдалась, рассмеялась, не в силах дольше сдерживаться, – и он искусно отсек ее от Хью.

Матильда Джанин, стоя на балконе, взглядом отыскала сестру и бросила букет прямо ей. Тара не попыталась его поймать, но Шаса подхватил его в воздухе и с поклоном преподнес ей, а гости захлопали и стали понимающе переглядываться.

Как только Дэвид и Матильда Джанин уехали, волоча за старым тупоносым «моррисом» Дэвида кучу старой обуви и жестянок, Шаса вывел Тару из-под шатра и увез в своем «ягуаре». Он не допустил ошибки и не повез ее на гору, к памятнику Сесилю Родсу – на поле их последней исторической битвы. Напротив, он отвез ее в Хаут-Бэй [73] и остановил машину на крутом утесе. Солнце в неслышном оранжево-красном взрыве опускалось в зеленые глубины Атлантики. В лихорадке примирения молодые люди обнялись.

73

Пригород Кейптауна, расположенный на самом берегу океана.

Невидимая, но отчетливая линия делила тело Тары на две части. В некоторых особых случаях вроде этого верхняя часть после некоторого сопротивления становилась доступна для Шасы. Однако область к югу от этой границы оставалась неприступной, и оттого оба нервничали, когда на рассвете с последним поцелуем неохотно расстались у двери Тары.

Это последнее примирение длилось четыре месяца – их своеобразный рекорд, и, рассмотрев баланс, в котором многочисленные преимущества холостой жизни уступили единственному основательному заключению «Я не могу без нее жить», Шаса официально попросил Тару Малкомс выйти за него. Ее ответ опустошил его:

– Не глупи, Шаса: кроме вульгарной животной тяги друг к другу, нас с тобой ничего не связывает.

– Вздор, Тара, – возразил он. – Мы с тобой одного происхождения, говорим на одном языке, смеемся одним и тем же шуткам…

– Но, Шаса, тебе на всех наплевать.

– Ты же знаешь, я собираюсь стать членом парламента.

– Это выбор карьеры, а не веление сердца; забота о бедных, и нуждающихся, и беспомощных тут ни при чем.

– Я забочусь о бедных…

– Ты заботишься только о Шасе Кортни, он единственный, к кому ты неравнодушен. – Ее голос был как скрежет кинжала, извлекаемого из ножен. – Для тебя бедный тот, кто не может содержать пять пони.

– У твоего папы их не меньше пятнадцати, – ядовито возразил он.

– Оставь моего папу в покое! – вспыхнула она. – Папа сделал для черных и коричневых жителей этой земли больше…

Он протянул руки, останавливая ее.

– Послушай, Тара. Ты знаешь, я самый пылкий поклонник Блэйна Малкомса. Я не пытаюсь его оскорбить, я только хочу жениться на тебе.

– Бесполезно, Шаса. Я твердо убеждена, что огромные богатства этой земли нужно перераспределить, отнять у Кортни и Оппенхаймеров и передать…

– Это говорит Хьюберт Ленгли, а не Тара Малкомс. Твой приятель-коммунист должен думать о создании новых богатств, а не о переделе старых. Если ты отнимешь все, что у нас – у Кортни и Оппенхаймеров – есть и раздашь всем, этого хватит на хороший обед, а двадцать четыре часа спустя все снова будут умирать с голоду. И Кортни с Оппенхаймерами – тоже.

– Вот ты себя и выдал! – торжествующе воскликнула она. – Тебе радостно видеть, что все, кроме тебя, умирают с голоду.

Он ахнул от такой несправедливости и уже хотел броситься в контратаку, но увидел в ее глазах стальной воинственный блеск и сдержался.

– Если бы мы были женаты, – он старался говорить почтительно и робко, – ты могла бы влиять на меня, может, помогла бы мне изменить образ мыслей…

Она была готова к бурному спору и слегка растерялась.

– Хитрый капиталист! – сказала она. – Ты дерешься нечестно.

– Я вообще не хочу с тобой драться, моя дорогая девочка. То, что я хочу с тобой делать, прямо противоположно драке.

Вопреки своему желанию она засмеялась.

– Вот еще один твой недостаток: у тебя ум в штанах.

– Ты не ответила на мой вопрос: ты выйдешь за меня?

– Мне завтра к девяти утра нужно написать эссе, а сегодня с шести вечера я дежурю в больнице. Пожалуйста, отвези меня домой, Шаса.

– Да или нет? – настаивал он.

– Возможно, – ответила она, – но лишь после того, как я замечу серьезные перемены в твоем общественном сознании, и определенно не раньше, чем я получу диплом.

– Еще два года!

– Полтора, – поправила она. – Но и это не обещание, а только большое «возможно».

– Не знаю, смогу ли я ждать так долго.

– Тогда прощай, Шаса Кортни.

Но побить четырехмесячный рекорд так и не удалось, потому что три дня спустя Шасе позвонили. Он как раз совещался с матерью и новым виноделом, которого Сантэн привезла в Вельтевреден из Франции. Обсуждали рисунок этикеток для последнего разлива «совиньон», когда в кабинет вошел секретарь Сантэн.

– Вам звонят, мастер Шаса.

– Я не могу подойти. Запишите сообщение и скажите, что я перезвоню.

Шаса даже не оторвался от рисунков этикеток на столе Сантэн.

– Это мисс Тара, и она говорит, что дело срочное.

Шаса вопросительно взглянул на Сантэн. Одно из ее строгих правил гласило: дело прежде всего, и его нельзя смешивать с общественными связями, спортом и личной жизнью. Но на этот раз она кивнула.

– Я на минуту.

Он вышел и через несколько секунд вернулся.

– Что случилось?

Сантэн встала, увидев его лицо.

– Тара, – сказал он. – Это Тара.

– С ней все в порядке?

– Она в тюрьме.

* * *