Влюбись в меня себе назло

– Раненая девушка сама сказала, что это сделала ты!
– заорал, сверля меня злобными глазами.
– Кто-то вызвал "скорую" по телефону... Мы тоже приехали. Нашли её с раной в груди. Она лежала, истекая кровью, молодая и красивая! Когда я спросил, кто её так исполосовал, назвала твоё имя. Сказала: "Это она всё сделала! Она виновата!" Нам было нетрудно выяснить, кто такая Женя Лапушкина. Бабушка девушки, вернувшаяся из магазина, поведала о незадачливом романе внучки... Из-за кого из вас двоих эта дрянь свою соперницу порешила?
– обратился уже к парням

– Стойте!
– перебил его сильно побледневший Крылосов.
– Вы говорите о Зарине Калашниковой? Это верно?

– голос его дрогнул.

– Так, из-за тебя, выходит, состоялась резня? Как твоя фамилия?

Лёха назвал себя. Неожиданно лицо работника полиции смягчилось.

– Ты, случайно, не сын Александра Алексеевича? Я у него тхэквондо обучался... Очень уважаю его!.. Мне он помог в трудной ситуации... Буду по гроб жизни обязан ему!

Крылосов кивнул и повторил свой вопрос с явным напряжением:

– Это вы о Зарине Калашниковой говорили, что она ранена и находится в тяжёлом состоянии?

– Да, - проговорил полицейский, в его голосе послышались нотки сочувствия.
– Не сама же она себя пыталась убить! Хотя и такое бывает...

Лёха посмотрел на меня, и вдруг лицо его сделалось хмурым-прехмурым.

– Это всё из-за тебя!
– набросился он на меня с гневом, будто стал не в себе или превратился в другого человека.
– Ты кокетничала с Донцовым! А она, как оказалось, страдала!.. Я же, дурак, не понимал! Не хотел замечать! А мог бы поддержать... И вот до чего дошло! Заринка сама себя захотела убить: её сердце не выдержало от ревности! А я думал, придуривается... Это из-за твоего нежелания отпустить бывшего она пыталась покончить с собой!
– В голосе парня послышались ненависть и презрение.

Потом резко повернулся к полицейскому и спросил, где сейчас Заринка, услышав, что её увезли в хирургическое отделение, попросил подвезти его туда на служебной машине. Получив добро, направился с другим полицейским к выходу. Больше даже не взглянул на меня.

С трудом выйдя из шока, я крикнула ему вслед:

– Алёша, я тут ни при чём! Я не убивала!.. Я не ударяла её ножом! Это не я!

Он на миг приостановился и, обернувшись, жёстко проговорил:

– Знаю! Не убивала! Но ты вынудила её ревновать!..

И ушёл, оставив меня, растерянную и оскорблённую, с Никитой в полиции разбираться дальше.

Глава XXVI I

Никиту тоже отпустили, вернее вытурили взашей после краткого допроса, где утром был, с кем общался. Меня же, сказали, не отпустят, пока всё не прояснится. Брату пришлось уйти, поскольку мы оба свои смартфоны оставили в Доме культуры, а без них папу Диму и маму невозможно было оповестить. Мне разрешили по обычному телефону сделать всего один звонок. Я позвонила домой, но никто не взял трубку. Наверное, мама в последний момент передумала отдыхать дома и пошла на площадь с няшками.

– Я скоро вернусь с отцом!
– пообещал мне Никита перед уходом.
– Енечка, держись и верь, что мы скоро заберём тебя отсюда. Просто какой-то бред! И это происходит в моём родном городе!

Оставшись наедине со следователем, я, можно сказать, прямиком попала в ад. Солнечный день, начавшийся так радостно, вылился в великий кошмар. Я была расстроена несправедливыми упрёками Крылосова, сердце моё плакало и изнывало, а на меня, униженную и брошенную, сыпались обвиняющие во всех немыслимых грехах вопросы и неверные ужасающие выводы.

– Ты её зарезала? Сознайся!

– нажимал на меня полицейский.
– Я вижу по твоему виду - это ты! Даже твой парень признал твою вину!

– Нет, не я!
– крикнула в отчаянии.
– Брат же сказал вам, что я находилась с утра вместе с ним и Крылосовым.

Сидевший за столом напротив меня следователь издевательски захохотал:

– Сказала тоже - брат! Я что тебе лошара, наивный и простодушный, чтобы обманывать меня! Вы с ним как день и ночь, ты русская, он - явный кавказец. И у вас фамилии разные. Что ты мне голову морочишь?!

– Никита - мой сводный брат, его отец - мой отчим, - постаралась как можно спокойнее объяснить.
– Да, в нём есть кавказская кровь, но очень маленький процент, он русский, как и я.

Следователь что-то понабирал на стоящем перед ним компьютере секунд тридцать, потом снова злобно уставился на меня.

– А где ты выбросила нож?
– последовал от него новый вопрос.
– Мы всё равно обыщем всё вокруг дома и найдём. В какое время ты отлучилась с площади в квартиру Калашниковых? Отвечай, тварь поганая!

– Я даже не знаю, где Заринка живёт!
– обиженная его оскорблением, возразила я раздражённо.

Произнесла её имя - и внутри похолодело. Неужели Калашниковой уже нет в живых, о мрак!

– Скажите, она ещё жива?
– нерешительно спросила и в ожидании ответа затаила дыхание.

– Вот ты и выдала себя!
– обрадовался следователь.
– Тебя совесть ест, и ты измучилась от неизвестности - умерла тобой зарезанная девушка или нет? Не скажу, пусть съест тебя чувство неизвестности с потрохами! Помучайся над тем, какой срок тебе грозит, по какой статье пойдёшь: или за убийство, или за умышленное причинение тяжкого вреда здоровью? Думаешь, хитрожопая, за малостью лет вывернешься? Мою сестрёнку вот такая же скромница-малолетка из ревности порешила!.. Не надейся, я прижучу тебя, не отвертишься, сука! А ну, признавайся!

И снова уже в который раз я твердила, что не была в квартире у Заринки ни сегодня утром, ни в какой-либо другой день, что не было у меня ножа и я никого не ударяла им, что в моей душе не было большой ненависти к этой девушке.

– Вы были соперницами, не так ли?
– стукнув со всей силой ладонью о стол, взревел дурным голосом служитель закона. Лицо его перекосилось от гнева.
– Она у тебя отняла парня или ты у неё? Это из-за сына Крылосова ты её саданула ножом? А ну, говори!

Мне стало казаться, что схожу с ума или разговариваю с умалишённым. Что бы я ни ответила, поворачивалось против меня. Следователь задавал вопросы и яростно сердился, когда не слышал ожидаемых им ответов. Это было как в дурном сне, но с ощущением, что всё происходит наяву. Стопроцентно знаешь: проснёшься - и всё останется по-прежнему страшным и гадким.

Хорошо умом понимала, если хочу избежать проблем, необходимо подчиняться и не противоречить, но внутри во мне всё возмущалось и требовало справедливости. Если бы со мной разговаривали уважительно, не оскорбляли и не задавливали явным недоверием, я бы добровольно рассказала о Заринке всё, что знала: кому она нравилась, а кому нет, о дружбе её с Донцовым и Клепиковым, с кем вчера ушла с концерта...

А так как этого не было, я из противоречия и обиды упрямо долдонила, что плохо знаю Калашникову, ею никогда не интересовалась, чем ещё больше выводила из себя служителя закона.