Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Влюбись в меня себе назло
Шрифт:

Могла бы, конечно, и слёзы пустить. Возможно, сердце бы полисмена дрогнуло и подобрело, стал бы он мягче. Но я почему-то не могла себе подобное позволить, мне не хотелось перед этим самодовольным, напыщенным копом показывать свою слабость и унижаться.

Под упорным давлением и угрозами терпение моё окончательно лопнуло.

– Вы меня незаконно задержали, за это вам влетит, я обещаю, - принялась отбрыкиваться. Вспомнив, как переменился следователь, узнав, кто отец Лёхи, решила пригрозить могуществом своего родного отца: - Между прочим, мой папа работает на центральном телевидении журналистом, у него большие связи, он не оставит без внимания незаконные обвинения, выдвинутые его дочери.

И опять-таки в

ответ прозвучал издевательский смех.

– Ошибки быть не может!
– уверенно заявил полицейский.
– Исходя из моей практики: кого назвала жертва, тот чаще всего и был виноват в преступлении. Тем более в убийстве. Зачем этой девушке лгать?.. Папашу-телевизионщика, ишь, придумала! Никогда не слышал по телевизору журналиста по фамилии Лапушкин.

– Он под псевдонимом работает!

Я назвала, под каким, но следователь мне не поверил.

Неожиданно после торопливого стука дверь кабинета распахнулась - и на пороге появился бледный как смерть Клепиков в своей тёмно-серой толстовке или худи, как называют её некоторые подростки, капюшон не болтался сзади, был натянут по-бандитски на голову. За Егором замаячил тот полицейский, что привёз нас с площади, а за ним показался ещё третий, высокий и старше лет на десять первых двух.

– Я убил её ножом!
– почти с порога заявил Клепиков.
– Арестуйте меня!
– А потом одним духом выпалил: - Я ударил её за измену! Она ночевала у него!..

Глаза его бешено засверкали. Он сжал обеими руками свою голову, словно боялся, что она у него развалится, чуть закачался и заговорил возбуждённо и со страданием в голосе:

– Я сидел на лавочке у его дома всю ночь и ждал, когда она выйдет! Она вышла только утром... Вместе с ним! Он проводил её домой, поцеловал!.. Я подождал какое-то время, всё думал, думал, что делать... Потом, когда её бабка вышла из подъезда, поднялся в квартиру... И там она мне сказала, что не любила меня никогда, только забавлялась!.. Я умолял её не бросать меня, сказал, что прощаю измену, она стала прогонять меня и смеяться надо мной! И тут я увидел на столе кухонный нож и ударил её... А потом вызвал "скорую помощь" по домашнему телефону и убежал...

– Это явка с повинной!
– произнёс высокий полицейский, стоящий в дверях кабинета.
– Петряков, тебе повезло! Дело быстро раскрыл! А девушку отпусти немедленно!

– Не твоё дело! Мне надо разобраться... Неспроста же потерпевшая её фамилию назвала! Иди в свою дежурку!
– буркнул следователь хмуро и велел второму полицейскому отвести меня в изолятор.

– Посиди там с часок, не развалишься!
– бросил мне с кисло-хмурой полуулыбкой.

Я стала возмущаться и требовать, чтобы меня отпустили, но стражник, взяв неучтиво опять же за мой локоть, потащил из кабинета силком. Завёл, подталкивая, так как я что было сил упиралась, в небольшой коридор с четырьмя железными дверями, с окошечками, как в тюрьмах, потом втолкнул за одну из дверей.

Лязгнуло железо об железо, будто капкан захлопнулся. Я оказалась в узкой камере.

Небольшое окно с решёткой, дощатый пол с облезшей коричневой краской. Две прикрученные к полу металлические кровати. В общем-то, их с трудом койками можно назвать, скорее железными нарами. На них лежали свёрнутые в рулон два полосатых матраса и два сложенных тёмно-синих одеяла, похожих на те, что дают в плацкартных вагонах в поездах - колючие и жёсткие.

У стены - небольшая отопительная батарея. Конечно же, она оказалась холодной-прехолодной: в городе только-только начали включать отопление по микрорайонам, да и включенное, как у нас дома, едва теплится.

Только тут почувствовала, что мне невероятно холодно. Ведь была в тонком крепдешиновом платьице, капроновых колготках и парусиновых тапках. Мои зубы застучали, я вся задрожала. На руках появились пупырышки. К тому же в мою душу тихонько

начал прокрадываться страх. Стало казаться, что стены сужаются и потолок опускается, как в одном из старых зарубежных фильмов про призрака. Мне стало трудно дышать.

"Ничего не бойся! Если ты не переломишь свой страх, он переломит тебя!" - это сказал тебе автокаскадёр, надо прислушаться к его словам. Не давай страху победить! Принялась я себя уговаривать.

Нет, я не должна поддаваться панике, приказала себе, будь, Женя, разумной! Твоя воля обязана победить обстоятельства! Тут не лифт, не гроб и не ящик. И я не замурована: есть дверь, окно, если не будет хватать воздуха, можно будет через решётку сломать стекло. Конечно, в камере нет никаких предметов, чтобы ими стукнуть по стеклу, но можно обернуть руку одеялом и выбить...

О, у меня же есть одеяло! Пусть колючее, но в нём можно согреться. А сначала надо попрыгать и поприседать, чтобы кровь разогнать. Раз-два, раз-два! Принялась прыгать и приседать. После чего расправила один матрас на нарах, закуталась в одеяло с головой, как в кокон, и села. И сразу мысли полезли в ум невесёлые.

Всплыло в памяти, как заинтересованно всегда реагировал Крылосов на стрелявшую на него глазами Заринку. Называл огненной красоткой, любовался на неё, когда забегал к нам в класс. Бросился ей на помощь после того, как она потеряла линзу, посочувствовал и проводил домой. А сколько раз можно было их увидеть вместе, мило болтающих или отчаянно спорящих о чём-то. Какая же я дура! Не замечала, что она ему нравится.

Наверное, он её так сильно любит, что готов был ради неё меня завлечь, изобразив влюблённого, чтобы Донцов вернулся к ней, Лёха видел во мне угрозу для своей любимой. Олег ведь действительно готов переметнуться ко мне, если бы я позволила. Бедный Крылосов! Он весь осунулся и помертвел, когда услышал, что Заринка на грани жизни и смерти. Как он будет жить без неё, если она умрёт?! А как я буду жить без него?! Теперь уж ясно - не быть нам вместе, наши пути разойдутся. Смогу ли я это вынести?

Лучше не думать об этом сейчас. Но легко сказать, а мысли о нём в голове, как ни старайся, не остановишь. И не очистишь, как чат в ватсапе одним касанием.

Тем не менее мне придётся, как барон Мюнхаузен, поднять себя за волосы и вытащить из "болота" жалости к себе. Нечего хныкать и попусту страдать, надо терпеливо ждать помощи от родных.

Вот Егору Клепикову сейчас гораздо хуже меня. Его допрашивают... И сам он в ужасе от того, что натворил. Несчастный бедолага! Угораздило же его влюбиться в эту Заринку! Его я знала всегда хорошим, добрым и правильным. Как же надо его довести, чтобы он стал способен поднять руку, причём с оружием, на девушку?!

Мне почему-то после того, как Клепиков признался, Заринку стало не жалко.

В сущности, она для меня чужая и не нравилась никогда. И не только потому, что отбила у меня Олега. Конечно, это тоже играет свою негативную роль. Просто она сама по себе какая-то вся неестественная, наигранная и показушная. Постоянно кокетничает с парнями. С любыми! Ей неважно, есть ли у них девушки или нет. Главное - привлечь к себе внимание и испытать свои чары. Не думает ни о ком, кроме себя. Недаром ни с кем из девочек в классе не подружилась. С такой подружкой, как говорится, и врагов не надо.

Теперь из-за неё Егора осудят и посадят в тюрьму. Он виноват, несомненно. Разве можно убивать человека, не любящего тебя? И вообще насильно мил не будешь. А если бы Леся на него бросилась с ножом? Нельзя решать любовные проблемы убийством. Никто не имеет право посягать на чужую жизнь, как бы тебе плохо не было.

А ещё я думала о бесправии, с которым столкнулась тут, в полиции. Раньше мне казалось, закон защищает нас и в тюрьме. Прибежит адвокат и начнёт отстаивать наши права. Увы, я лишь заикнулась об адвокате, следователь сказал:

Поделиться с друзьями: