Влюбись в меня себе назло
Шрифт:
– Зови, где он у тебя?
А у меня его нет! А надежда только на родителей. И на везение. Должно же оно, наконец, вспомнить обо мне и вернуться в мою жизнь улыбчивой стороной. Казалось, с того момента, как меня закрыли в этой тюремной норе, прошла вечность. Часов у меня не было. Я не могла знать, сколько времени тут сижу, окоченев от невесёлых дум.
Тишина и молчание вокруг меня. Оглушительное молчание. Такое, что сердце бьётся в ушах.
Совсем ни к месту мой мочевой пузырь смалодушничал и запросил срочных мер. Я принялась громко стучать в дверь. Кричать не могла: во рту всё пересохло. Мне открыли, я, держась за живот, сипло объяснила, что хочу в туалет,
Но обратно в камеру я не вернулась. За мной пришли папа Дима и Никита. Меня всю знобило, тело трясло так, словно заболела нервной трясучкой. Все слова застряли в горле. Я даже не проявила своей обычной порывистости: не обняла их и не прижалась к ним. Только дрожала и стучала зубами.
– Тебя держали в камере!
– ахнул отец.
– Ты же боишься замкнутого пространства!.. Ну, я так не оставлю, буду жаловаться в прокуратуру!
Следователь, допрашивающий меня, что-то виновато бормотал. Рядом стоял ещё какой-то полицейский, который, видно, главнее по званию и должности. И хорошо знает папу Диму, поскольку называл его Дмитрием. Он обещал разобраться и наказать виновных по полной. Извинился и передо мной. Я немного пришла в себя и спросила охрипшим от переживаний или простуды голосом:
– Почему на меня кричали и требовали силой сознаться в том, в чём не виновата? Почему мне не представили защитника?
Ответ был какой-то сумбурный и не очень понятный мне. А может, просто я в него не вникала, он для меня стал неважным в данный момент. Голова кружилась, и я очень хотела домой. Мне почудилось, если я не выйду из этого проклятого здания, то оно задавит меня своей мрачностью.
– Папа, - с трудом обретя голос, произнесла едва слышно.
– Нам уже можно уходить? Пошли скорее отсюда.
– Да, - произнёс отец.
– Вы идите с Никитой к машине. А я скоро приду.
Брат накинул на меня куртку и приобнял за плечи, мы пошли с ним к выходу.
Я никому не сказала "до свидания".
Отца ждали минут пять, потом поехали. Он сказал, что рана у Заринки оказалась не такой уж страшной, как можно было подумать из-за вытекшей крови. Ей зашили её, и она пришла в себя. Рассказала, что ударил её ножом Клепиков. А то, что меня назвала виновной, заявила, не помнит этого, возможно, бредила.
Я вздохнула с облегчением: хорошо, что она не умерла, и Клепикова теперь посадят не на всю жизнь! Но не поверила, что Заринка якобы неосознанно меня обвинила. Конечно же, осознанно. Она всегда мне угрожала, словно я была её врагом. Она не в Донцова вовсе влюблена, а в Крылосова, а тот, дурачок, уверен в обратном? Очень сложно в их отношениях разобраться! Теперь меня это не касается!
Не хочу больше слышать ни о ком из них!
Дома меня встретили встревоженные мама и няшки. Я обняла их, и вдруг слёзы ручьями полились из глаз. Я не ревела в полиции, я почти никогда не плачу, а тут что-то на меня нашло. Расплакалась навзрыд. Обида за пережитые унижения подступила к горлу и встала там комом. Не осознавая, что пугаю всех, особенно няшек, я кричала, сильно всхлипывая, о том, как надо мной издевались, выбивая из меня признание, как мне было холодно и страшно в камере... Меня словно прорвало. Моя воля уже не могла справиться с обстоятельствами.
– Он называл меня сукой, тварью поганой, хитрожопой!
– вопила я с надрывом, утирая слёзы.
Родители не знали, как меня успокоить, наконец, я немного стихла и дала увести себя в мою комнату. Там снова стала захлёбываться слезами. Мама побежала вниз, чтобы принести мне чаю и успокоительное лекарство, отец тоже спустился,
оставив со мной Никиту - кто-то позвонил в дверь.Но скоро папа Дима вернулся и сказал:
– Там тебя, Енечка, спрашивает парень из вашей группы "пришельцев", что ему сказать?
– Это, видать, Крыса! Что ему нужно?
– сурово произнёс Никита.
– Я не хочу его видеть!
– истошно закричала я.
– Надо гнать Крысу в шею!
– рассвирепел братец.
– Взял моду - преследовать Енечку! Пусть проваливает! Я спущусь и накостыляю ему! Это он её довёл до такого жуткого состояния! Из-за Крысы она оказалась в полиции! Пусть разбирается со своей Заринкой, а сюда не ходит!
Но папа Дима не позволил ему спуститься, сам ушёл поговорить с Лёхой.
Потом я ещё долго плакала. В какой-то момент попросила родителей, чтобы они отправили меня срочно в Москву, потому что я не смогу жить в этом городе. Здесь живёт Крыса, здесь Заринка, здесь все будут смотреть на меня как на преступницу, поскольку побывала в тюрьме! Меня успокаивали, уговаривали, но я твердила своё - хочу уехать! Наконец, папа Дима сдался:
– Хорошо, я сам тебя отвезу в Москву на осенних каникулах. Потерпи неделю, хорошо?
К вечеру мне вызвали "скорую помощь", так как нервное моё состояние не проходило. Врач мне сделала успокоительный укол, я уснула и проспала всю ночь.
Утром уже пришла в себя, утихомирилась. Боль утратила свою остроту. Всё показалось не таким уж страшным. В душе стало спокойнее. Я даже спустилась к завтраку, а потом пошла в душ. Няшки с Анжелой поднялись ко мне в комнату, и мы устроили весёлую возню.
– Ты больше не боишься крысы?
– спросила вдруг Юляшик.
– Не боюсь!
– уверенно ответила.
– Значит не поедешь в Москву жить?
– с надеждой в голосе поинтересовалась Аня.
– Останешься с нами, в России?
Я задумчиво покачала головой, обняла сестрёнок и твёрдо проговорила:
– Москва тоже Россия... Мне надо ехать. Понимаете, время торопит... Там мне будет спокойнее, хотя буду очень скучать по вам.
Девочки страшно расстроились, но не стали уговаривать, видно, поняли, что так будет лучше для меня.
И действительно лучше. Неожиданно для себя самой, я решила поступать на юридический. Папа Костя поможет мне устроиться на подготовительные курсы, есть же они при вузах. Мне вдруг захотелось знать законы и помогать людям в них ориентироваться.
Жаль, что нас с Дашкой не перевели в кадетский класс, когда он появился в соседней школе лет шесть назад. А то бы правовое дело теперь знала не по вершкам, то есть отдельным беседам со специалистами.
Много шумихи было в местной прессе вокруг кадетов. Обещалось давать в этом классе, кроме военного и спортивного, и юридическое образование. Брали туда и девочек. Мы с подружкой, как и многие ребята, собрались было записаться на экзамены. Но мама моя отговорила нас, напугав строгой дисциплиной и муштрой, чего я не сильно люблю.
Теперь на всех городских праздниках кадетские классы маршируют строем в своих военных формах. Красиво, конечно, но не привлекательно для меня. Надо признать, военная служба - это не моё. Я стану гражданским юристом.
Само собой, работать в полицию не пойду, буду адвокатом по гражданским делам, причём хорошим, добивающимся справедливости, буду защищать тех, кто попал в беду. Считается, что адвокаты некоторым образом являются лжецами, потому что им приходится манипулировать законами, выкручиваться под прицелом вопросов судьи и прокуроров, чтобы защитить своего подопечного, который, возможно, и преступник.