Влюбленный астроном

Ксавье молчал. Ночное время и резкое пробуждение мало способствовали ясности ума.

– А что говорит Шарлотта? – спросил он и снова сел в постели.

– Что спит с ним уже три месяца. Вот что она говорит.

– Но… как она это объясняет?

На том конце провода раздался смех, а затем Брюно рассказал, что однажды днем поехал в «Икею» присмотреть мебель для номера четыре в «Голубках». Шарлотта отправилась навестить огород, за которым ухаживал садовник. Тут началась гроза, и они побежали в хижину рядом с огородом. В это время Брюно в машине, доверху заваленной коробками из «ИКЕА», стоял в пробке на пункте сбора дорожной пошлины, где вышла из строя электроника. Молодой «Депардьё» накрыл Шарлотту своим плащом, чтобы она не промокла, а в хижине растопил печку. Там они посмотрели друг на друга, и кто-то из них сделал первый шаг навстречу другому.

– Пока я торчал в пробке, они кувыркались перед горящей печкой! – прорыдал Брюно.

– А дочери в курсе?

– Нет. Шарлотта больше не говорит ни слова, а я ушел ночевать в сарай. Заодно проверю, можно ли тут устроить еще один номер – для любителей экотуризма. Ну, знаешь, ночевка на сеновале, утром – завтрак по-деревенски: местная ветчина и яйца всмятку от своих кур…

– Шарлотта раскаивается? – решился Ксавье на последний вопрос.

Брюно долго молчал, прежде чем ответить:

– Ни в чем она не раскаивается, Ксавье. Говорит, не смогла удержаться.

– Как в «Любовнике леди Чаттерлей», – не подумав, ляпнул Ксавье и тут же пожалел об этом.

– Спасибо за литературный экскурс, друг, это то, что мне сейчас необходимо.

– Извини, – пробормотал Ксавье.

– Ладно, – вздохнул Брюно. – Ну, о своих сельских приключениях я тебе рассказал, а у тебя что нового?

Ксавье прочистил горло:

– У меня? У меня… Я нашел астрономический телескоп XVIII века и наблюдаю за женщиной, которая живет через три улицы от меня. Мне кажется, я в нее влюбился. Кстати, она мне снилась, когда от тебя пришла эсэмэска.

Они снова помолчали.

– Подожди, не клади трубку, – сказал Брюно. – Я все-таки открою эту бутылку.

Ксавье услышал стук, с каким на стол кладут телефон, и сразу за тем – хлопок выдернутой из бутылки пробки.

– То, что надо! – раздался довольный голос Брюно.

– Ты что, из горла пьешь?

– Конечно. Не бежать же на кухню за стаканом. Короче, подвожу итог. У меня какой-то садовник уводит из-под носа жену, после двадцати лет брака и двух детей, а ты подглядываешь в телескоп за незнакомой женщиной и строишь на ее счет фантазии. Ксавье, если мне не изменяет память, мы с тобой были нормальными умными людьми. Мы получили хорошее образование и вроде бы жили приличной жизнью…

– Да, мы были нормальными, но мы и сейчас нормальные, – возразил Ксавье. – А я не просто за ней наблюдаю, я с ней познакомился.

– Да что ты? – изумился Брюно. – И как оно? Вы поладили?

– Пока все складывается неплохо, – осторожно заметил Ксавье. – Я подумываю предложить ей поменяться квартирами.

На сей раз молчание длилось дольше.

– Я все понял, – наконец сказал Брюно. – Мир сошел с ума. Допью-ка я эту бутылку. Я тебе перезвоню. Спокойной ночи. – И он повесил трубку.

Ксавье закрыл глаза. Похоже, он мало чем помог другу. Но не успел он погрузиться в сон, как снова звякнул мобильник. Еще одно сообщение.

Я сказала Брюно, что сплю с садовником, потому что он меня достал своими идиотскими подозрениями. Он последние две недели мне покоя не давал, засыпал вопросами, вот я и разозлилась. А твой придурочный дружок мне поверил. Уверена, что он тебе уже звонил и наплел чепухи.

Шарлотта.

Ксавье вздохнул. Как он мог повлиять на эту ссору, достойную бульварного романа, если не водевиля, хоть и разворачивалась она не на театральной сцене, а в реальной жизни, в сельском доме близ Дордони? Он посмотрел на часы: было очень поздно. Или, наоборот, рано? Ксавье решил, что не будет отвечать на эсэмэску, а вместо этого протянул руку и взял с пола «Путешествие по Индийским морям».

* * *

Небольшое кладбище располагалось на склоне холма. Гийом толкнул чугунную решетку, и она со скрипом отворилась. По сухому серому камню вился густой плющ; вокруг заброшенных могил и одинокой стелы, полуразрушенной временем и дождями, лезла жирная растительность. Свежее захоронение он увидел сразу: недавно перекопанную землю и деревянный крест, на котором стамеской было вырезано имя: «Туссен». Гийом немного постоял возле могилы, а потом глубоко вздохнул, опустился на колени и принялся молиться. Когда после неудачного путешествия, помешавшего ему пронаблюдать прохождение Венеры, он вернулся на остров Франции, то едва ли не первым, что он сказал встречавшим его людям из окружения губернатора, было: «Я хотел бы увидеться со своим другом Туссеном. Я уж думал, нам с ним не суждено больше свидеться». Его слова были встречены всеобщим молчанием.

– Вы не сможете с ним увидеться, сударь, – наконец произнес один из встречающих.

– Ты астроном, – услышал он женский голос.

Гийом повернулся. У входа на кладбище стояла и смотрела на него женщина с такой же темной, как у Туссена, кожей. В правой руке она держала букет из дюжины свежесрезанных антуриумов, которые глядели головками вниз. Она приблизилась к Гийому, и он поднялся.

– Да, это я, – ответил он.

Женщина качнула головой в сторону могилы:

– Ты единственный белый, пришедший почтить память моего мужа.

Их глаза встретились.

– Ты хороший человек, Гийом, – сказала она, опуская руку на плечо астроному.

– Туссен тоже был хорошим человеком, – ответил Гийом.

– Да, это правда, – сказала она и отвернулась, чтобы скрыть набежавшие слезы. – Однажды вы с ним снова встретитесь. В раю. Вместе с птицами додо.

– Он рассказал тебе про птиц додо?

Она кивнула и разрыдалась.

Гийом обнял ее.

От товарищей Туссена он знал, что его друг поранился серпом на плантации сахарного тростника. Рана воспалилась, затем у Туссена началась лихорадка. На восьмой день силы покинули его, и он скончался.

На вершину креста села голубая бабочка с блестящей, словно металлической полосой по краям крыльев. Сложив их, она замерла, как будто прислушивалась к их разговору.

– Как тебя зовут? – спросил Гийом, выпуская женщину из объятий. Они сразу перешли на ты, и это вышло так естественно, что ни один из них не задумался о том, дозволяют ли это приличия.

– Эме, – ответила она и утерла глаза.

– А дети у вас есть?

– Двое. Благослови мои цветы, – попросила она и протянула ему антуриумы.

– Но я не священник, – попробовал отказаться Гийом.

– Ты почти священник, – не согласилась она. – Туссен называл тебя «пастырем звезд».

Гийом немного помолчал, а затем поднял руку и перекрестил удивительные, словно восковые красные цветы с длинным белым пестиком в центре:

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа благословляю эти цветы как символ чистого сердца человека, отныне пребывающего в Царствии Божием. Аминь!

Эме положила цветы на могилу. Они с Гийомом надолго замерли в молчании. Голубая бабочка так и сидела, сложив крылья, и ни разу не шелохнулась.