Вне закона

Гай до глубокой ночи пролежал в конуре, не спуская глаз с леса и тревожно прислушиваясь к шагам прохожих. Не ведал серый, куда в этот день увели охотничьи тропы его добрых хозяев. А шли охотники покосной дорожкой прямо к Синявинскому увалу, на встречу с Гаевой мамашей и его кровным братцем Лобастым. Гай хоть и сильно преуспевал в охотничьих науках и даже в уроках волчьего пения, однако пел робко, неуверенно, часто срывался на лай. А если учесть его страсть к баловству и ко всяким неожиданным ребячьим фокусам, то выходило, что волк он еще легкомысленный и малограмотный, следовательно, для настоящего дела негодящийся. Поэтому и сидеть ему было на цепи до возвращения хозяев.

* * *

Синявинский увал далеко растянулся с северо-запада на юго-восток. На многие километры покрыт он ельником и пихтачом, прикрывающим лога, речки да карстовые ямы.

На северо-запад с увала ветвятся к Говорухе Синявинские лога, а напротив их, к юго-востоку, тоже бегут темные складки к речке Сухонке, вырываясь на простор светло-зеленых покосов, обрамленных мелколесьем. Среди него на кромках лугов торчат огромные кудрявые шапки одиноких сосен.

На покосы легли вечерние сумерки, а сосновные кроны еще в лучах солнца. Внизу, у корней, где расположились на перекур охотники, тень. Ствол дерева огромный, в два обхвата, с темной корявой корой и старым натесом, из которого свисают гроздья янтарно-желтой смолы.

Птицын сидит сгорбившись. На колене он держит изрядно потрепанный планшет, по которому водит пальцем. С одной стороны к Семену Алексеевичу привалился Барсуков, с другой — Сашка.

— Вот, гляди, Ваня. До Сухонки тут рукой подать. Следов к Синявинским логам больше всего по речке. По правую и левую сторону Сухонки покосы и мелколесье, тут нам с Сашкой и встать. А ты по речке спустишься метров сто, там с правого берега сосновный угорчик. Вот с него бы и вабить. Я в прошлый раз там подал голос, так они единым духом из-за увала ответили. Ну я, понятно, ходу, чтобы дело не портить.

Иван Александрович отвалился от Птицына и внимательно посмотрел в сторону мерцавшего в последних закатных лучах елового увала.

— Эх, обложить бы их! А так ведь что выхватим? Да и выхватим ли еще, а зверей стронем, уйти могут.

— Конечно, обложить бы лучше. А как это сделать? Гляди, какое место. Одно слово — крепь. Нет, Иван, тут только к себе звать.

— Да я и сам вижу. Лучше ничего не придумать. Жаль только, если волчицу упустим. Ну, ладно, пошли… Ты когда курить-то бросишь, волчатник?

Семен Алексеевич виновато отвернулся, затоптал папиросу и, сорвав пучок сосновой хвои, затолкал ее в рот.

— Привычка окаянная!

Иван Александрович хмыкнул:

— А капканы-то свои зачем хвоей мажешь? Нетто зубами волка словить хочешь? Ни черта не поможет! Курить бросать надо!

Охотники спускались к Сухонке. Осторожно обходили завалы, валежник и снова выходили на тропу. У Сухонки остановились. По обе стороны речки, обозначенной редкими кустами черемухи, узкими цепочками протянулись покосы.

Иван Александрович, указав Сашке на две маленькие, словно нарочно выбежавшие в кромку покоса сосенки, шепнул:

— Тут встанешь. Гляди в оба, да хорошенько приметь, где Семен стоять будет.

Сашка молча кивнул и пошел к укрытию.

Перейдя ложок, отец повернул вниз, а Семен Алексеевич, помахав Сашке рукой, стал устраиваться у кустов малинника.

Из-за сосенок, надежно скрывавших его по самые плечи, Сашка хорошо видел подходившее к нему слева редколесье, покос, уткнувшийся метрах в ста от него в ельники, и левый берег Сухонки, где стоял Птицын.

На увале, на самой высокой ели, пикой воткнувшейся в светлое небо, еще мерцал последний луч солнца, а на редколесье уже наползли вечерние тени. Только скошенный луг с пробивавшейся на нем ярко-зеленой отавой по-прежнему был светел и лишь в малых впадинах, где, видимо, было влажно, подернулся еле заметной дымкой испарины.

Тихо. Казалось, ничто и никто не посмеет нарушить умиротворенную тишину задремавшего леса…

И тем более чужим, непрошеным показался Сашке возникший словно из самой земли, сначала робкий, потом разлившийся над лесами властный и устрашающий, тоскливый волчий призыв:

— У-у-у-о-о-о-а-а-о-оу…у!

И снова тихо. Только цыркнула всполошившаяся пичуга и, трепыхнув крылышками, замолкла.

Призыв матерого повторился. И не успели еще растаять в далеких лесах его отголоски, как за Синявинским увалом разом запели волки. Несколько секунд в воздухе звучал нестройный плачущий хор. Потом он стих, растрепался на отдельные срывающиеся голоса, снова взлетел над лесом тревожным всполохом и нежданно прервался визгливым взлаиванием.

Волки молчали. Молчал и Барсуков. Потом он коротко и властно позвал еще. И снова тишина. Только теперь была она томительна и тревожна, как предгрозовое безмолвие.

* * *

Волчьей семье решительно не везло. Уже который день звери возвращались с охоты с подтянутыми животами. Их не покидало раздражение.

А тут еще утром, возвращаясь с неудачной охоты, молодая волчица буквально из-под носа своих собратьев ухитрилась выхватить зайчишку и ускакать с ним. Вернулась к логову она позднее всех. Неся на своем «чутье» и лапах запах парного мяса, волчица не рассчитывала на ласковый прием и потому поторопилась устроиться на лежку в стороне. Из-под пихтового навеса за ней наблюдали внимательные холодные глаза матери. Молодая волчица торопливо легла и, сунув нос под основание хвоста, затихла.

По возвращении с охоты Лобастый некоторое время мотался близ логова. Подвернувшаяся мышь только больше растравила голод, и, вконец рассерженный, он вернулся к логову.

На середине поляны, служившей волкам столовой, лежал переярок и мусолил голую, как камень, кость. Второй переярок, не желая, видимо, заниматься самообманом, яростно ловил блох.

С наступлением жаркого дня волков все больше одолевали мухи. На появившегося у логова Лобастого они накинулись целой тучей. Забравшись под густую пихту, Лобастый некоторое время недвижно лежал с высоко поднятой головой и застывшими в прищуре глазами. Лишь иногда он с каким-то равнодушием, без особой надежды ухватить осатаневшую муху, лязгал зубами, но тут же снова застывал.

Вечером, когда из леса ушло солнце и исчезли мухи, волчий стан оживился.

Все были готовы к новому походу и теперь ждали только решения матерой. А та все еще лежала под елью и словно вообще не собиралась ни на какую охоту. Однако волки отлично знали, что очень скоро настанет конец бездействию. Матерая встанет, отойдет от лежки, размашисто потянется и, не обращая ни на кого внимания, деловито затрусит прочь от логова. Этого безмолвного приглашения к выходу на охоту ждали все и вдруг…