Воин Не От Мира Сего

— Это я должен спросить у вас, — раздался из темноты настороженный голос Круглова, а по залу эхом пронеслось «…вас…ист…дас».

— А у меня уже давно в глазах темно, — вздохнул Йетитьтя, вновь мысленно припомнив «веки, мои веки». А эхо в ответ — «…емно…умно…амно».

— Наверное, здесь свечи кончились, Командир, — предположил Архип, и по укрытому мглой помещению эхом разнеслось «…мандир…мендир…мундир» и стихло в дальних углах зала.

— Тихо, здесь кто-то есть! — крикнул Алексей.

По залу вновь прошелестело эхом «есть, есть, есть», но не стихло в углах, а с нарастающим шепотом вернулось более чем странное «…мундир есть…мандир есть…командир здесь». Друзья собрались было удивиться такому акустическому фокусу, как вдруг…

— К нам приехал, к нам приехал Командир наш дорогой! — заголосил нестройный хор луженых цыганских глоток. Одновременно с хором раздался громкий хлопок, и помещение озарилось светом волшебно зажженных по периметру полусотни восковых свечей, явив взору Алексея такую разношерстную массовку, какой он до нынешнего дня еще не видывал, хотя, чего греха таить, повидал он на своем веку многое. На переднем плане цыганский ансамбль песни и пляски исполнял для него свой «гостеприимский песнетанец», где-то на периферии мелькали черные, обтягивающие платья ведьм с глубокими декольте, среди которых то появлялась, то пропадала голова Мичуры-безвредного. Левый фланг «массовки» в основном занимала ремесленно-разбойно-рабоче-крестьянская артель беженцев: поверившие в предсказания некрофиолога и краснокнижника хлеборобы и бандюки, гончары и бродяги, бондари и мошенники, ткачихи и блудницы… в общем, обычные люди. На правом — Круглова приветствовала публика посомнительнее: гномы и грумы, домовые и гуменные, лесунчики и дупловики, хлевники и подколодники, полевые и кротовики, водяной в дубовом ушате и леший в еловом бушлате. Нечисть, впущенная под сень монастыря добродушным игуменом, топорщилась и тряслась, вздрагивала и торощилась — неуютно и боязно было им в храме, да снаружи, знать, страшнее было. Единственно, кого Леха не приметил среди встречающих, — Аглаю, и это было хорошим знаком.

Все это человечно-нечеловеческое «разношерстье» было обильно сдобрено черными монашескими сутанами, а в центре этого броуновского сабантуя стояла великолепная тройка: игумен отец Иосиф, краснокнижник Лаврентий и заслуженный патологоанатом, бывший член Академии наук, доктор некрофиологии Фердинанд Кранкэнштейн.

Иосиф держал в руках золотой поднос с граненым кубком.

Как только озадаченно-изучающий взгляд Круглова остановился на наполненном до краев кубке, окружающие (и даже нечисть!) стали дружно скандировать «Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна!», — и отец Иосиф протянул поднос ему навстречу.

Судя по увиденному, Алексей предположил, что жизнь здесь не просто теплилась, а била ключом.

— Спасибо, конечно, — Алексей смущенно отмахнулся, — но я же не пью.

— Дак это же водица святая, Геолог-воин, — поднял брови игумен, — не для веселья питье сие, а для…

Тут Иосиф спохватился и закашлялся. За него закончил мысль Лаврентий Лубянский:

— Для этого, как его, с дороги якобы жажду утолить тебе, Воин Не От Мира Сего.

— Это здесь традиция такая, народное поверье, молодой человек, — подсказал Фердинанд.

— Точно, — вновь подхватил игумен, — проверье от жажды.

— Жажды, говорите? Традиция? — Алексей поднял кубок, подозрительно посматривая на троицу соучастников. — Мне-то зачем врать. Проверяете, тот ли я самый, не демон, али еще какой происк вражеский? Эх!

Круглов залпом выпил святую воду и, смахнув с бороды оставшиеся капли, четко, по-военному представился:

— Представляюсь по случаю возвращения — Алексей Круглов, я же агент Оборотень 013, я же Воин Не От Мира Сего, я же Геолог-воин, я же Командир, Избранный, Атаман и так далее. Ну как, «он самый»?

— О-о-он са-амый! — обрадованно заголосила притихшая было толпа людей и нелюдей, и бросилась обнимать своего, как они все надеялись, спасителя — защиту и надежу земли горемычной.

А за спиной Алексея стояла побитая им по недоразумению четверка боевых товарищей. Трое из них с чувством выполненного долга влюбленно всматривались в своего Командира, а четвертый, самый мощный, шепча что-то про «веки, мои веки», пока только обладал возможностью прислушиваться к происходящему вокруг.

По окончании церемонии встречи героя основные официальные лица, все еще похлопывая Алексея по плечам, видимо, удостоверяясь, что это он, а не видение иль сон, удалились на совещание в келью к отцу Иосифу, где был накрыт непомерно богатый для лихого времени стол.

— Это из запасов твоего погребка, — не стал кривить душой игумен, увидев немой вопрос в глазах «героя». — Наши монастырские закрома иссякли основательно, сам видел, какую ораву пригрели, и отказать никому не можно. Беда общая. А погреб твой нам добрую службу сослужит.

— Выходит, эти засланцы, — Алексей кивнул на улыбающихся братьев с сатиром (Йетитьтю забрали ведьмы выхаживать), — у дядьки моего в самом деле погреб со всеми его припасами угнали? — Он еще раз глянул на свой отряд и совсем беззлобно добавил: — Вот уроды.

От такой «похвалы» близнецы и Фавнус вообще растянули улыбки до ушей.

— Это что, у нас Опохмеля на что дурак, а и тот печь самоходную сконструировал, мотается на ней то в лес за дровами, то на рыбалку, — похвастал знакомым «самородком» старец Лаврентий, — а чтобы патент не требовали инквизиторы, всем врет, мол, по высочайшему сучьему веленью…

— Не время байки травить, — нахмурился отец Иосиф, не любил он эти колдовские фокус-покусы, жуть как не любил. — Давайте отведаем, что бог послал (он исподлобья взглянул на Алексея), да будем совет держать, как оказию сию совместно одолеть.

Иосифа все послушали и, разобравшись с местами, уселись за стол. За трапезой все молчали. Сразу чувствовалось, здесь давно уже нормально не ели. Алексей, особо не голодный, больше наблюдал за остальными. Братья Лычко налегали на тушенку и грибы, отец Иосиф, видимо, постившийся, уплетал за обе щеки только кабачковую икру из трехлитровой банки, Лаврентий и Фердинанд под домашнее винцо из бочонка хрустели мочеными яблочками, Фавнус же макал кислую капусту в… малиновое варенье и с наслаждением набивал этой смесью свой желудок. От сатировского «бутерброда» Лехе и вовсе расхотелось есть.

Он отвернул голову в сторону и… вздрогнул.

В темном углу кельи, пыхтя большой трубкой, сидела седая усатая цыганка с густыми бровями и большими золотыми серьгами в форме черепа, заключенного в шестиугольник. Старуха чем-то неуловимо напоминала дорогого товарища Сталина. Острые немигающие глаза на изборожденном морщинами лице буравили Алексея, словно сканируя его нутро. От этого взгляда Лехе стало не по себе.

— А это еще что за призрак коммунизма? — сказал он как можно более непринужденно, стараясь не выказывать волнения. А вдруг он один ее видит.

Чавканье на секунду прекратилось. Все посмотрели на Круглова.

— Ты о ком? — поинтересовался Иосиф. — У нас в храме призраки не водятся.

«Неужто они не видят?!» — Алексея пробрал холодный пот.

— А это кто тогда?! — ткнул пальцем он в цыганку, та в ответ пустила кольцо дыма, которое повисло на руке прапорщика и, сделав оборот вокруг локтя, развеялось.

— А-а, это, — хмыкнул игумен, — это цыганская баронесса. Познакомьтесь, баронесса фон Аза. Наш, э-э, старый боевой друг.