Воин в поле одинокий

Возвращение с рынка

Брести вперёд по выбоинам, по Раскисшей грязи, смёрзшемуся салу Из гололёда — вьючною тропой Бездумно, безнадёжно и устало. Брести вперёд, не думая уже: Куда? Зачем? — с авоськами, с кошёлкой, Вороной ковыляя по меже, В пыли теряясь ржавою иголкой. С рождения до самого конца, За шагом шаг — всё дальше и бездомней. Отечество… Не ведаю отца. Прости меня… Не ведаю… Не помню…

«Чай с вишнёвым вареньем…»

Чай с вишнёвым вареньем — о Господи, счастье какое, — Розовеет окно за дремотными складками штор, Добродушнейший чайник лучится теплом и покоем, Тихо звякает ложечка о мелодичный фарфор. Чай с вишнёвым вареньем — о Господи, хоть на минуту Задержи, не стирай эту комнату, штору, окно — Неизведанный мир, детский образ чужого уюта, Недосмотренный сон, дуновение жизни иной.

«А по такой погоде — только пить…»

А по такой погоде — только пить, И о пропавшей жизни тихо плакать, И бормотать, что под Крещенье слякоть Лишь только в наказанье может быть. Мешать в стакане пьяную слезу С какой-нибудь дешёвой горькой дрянью, Пить за любовь, прощенье и прощанье, За каждое бревно в своём глазу И морщиться. И наконец устать От самого себя — безмерно, страшно… Сегодняшний день спутать со вчерашним И с чертовщиной — ангельскую рать. А утром еле веки разлепить, Зевая, потащиться на работу, В автобусе пихнуть локтём кого-то И злобно буркнуть: «Надо меньше пить!».

Мальский погост

Вместе с белою звонницей древней Церковь спряталась в самом низке, От холмов, от полей, от деревни, Убежав к обмелевшей реке. И, быть может, поэтому только На земле уцелела она — В груду мусора, в хаос осколков, В облак пыли не превращена. Схоронившись под влажною сенью, Под отчаянным взмахом креста, Всё, мне кажется, ищет спасенья Та испуганная красота… Непривычною нежностью знобкой Дрогнет сердце, когда пред тобой Улыбнётся печально и робко Меж берёз — куполок голубой.

«Там, где нужно плакать, я шутила…»

Там, где нужно плакать, я шутила. Да ещё, к тому же, слишком зло. Что тут скажешь? — «Господи помилуй!» Мне заменит весь молитвослов. Пусть не так, как должно, я сумела Веру и надежду сохранить, Но в узлы вязалась то и дело Жизни неотбеленная нить. И врезалась, раня и тревожа, Заставляя крепче сжать кулак. Что ж просить о милости?.. И всё же Буди милосерден — просто так.

Экскурсия

Обратите внимание: крепость слегка в стороне От посёлка. Вы знаете, кажется мне, Расстояние — благо обоим. Оно неспроста, Разделяя, хранит слишком разные эти места. Вот — ворота, вот — мост, но разрушен последний пролёт, И прогулочным шагом сюда ни один не войдёт. Вот — бревно над пролётом, последним пролётом моста. Но как шатко оно! А под ним — пустота, пустота… Но в стене есть пролом, а точней — безопаснейший лаз, Это годы пробили здесь брешь. Очевидно — для нас. Вот — бойницы, вот — башни. Не правда ль, внушительный вид? Что внутри? — ничего. Время здесь не течёт, но кружит, Завихряясь в ложбинах, меняя свой путь каждый раз, Не делясь на «вчера» и «сегодня», «потом» и «сейчас», Проникая вовнутрь через каждую трещину, щель… Нет, часы вам не врут. Но отсчёт здесь другой вообще. Двор меж грудами сора крапивой так густо зарос, Будто кто-то посеял. И может возникнуть вопрос: Отчего после нас остаётся крапива, крапива одна. Нет, ещё — бузина. Оглянитесь же — вот и она. Это — церковь. Конечно, креста вместе с куполом нет. Ни свечей, ни икон. Только свет, только воздух и свет. Вот — остатки погоста, они различимы едва. На обломке плиты ещё можно нащупать слова И прочесть по складам: «…приидите ко Мне все тружда…» — По неровному сколу, чернея, кривится звезда. Плоть работает в поте. И всё-таки трудится — дух. Если голос возник, значит, должен возникнуть и слух. Нас, однако, учили: когда я, как водится, ем, То, конечно, я — глух; и по-рыбьи, естественно, нем… Но попробуйте, встаньте вот тут, у пролома в стене, Со своею душой оглушённою наедине. И услышите звук — это шёпот прибрежных кустов, Или голос, срываясь, дрожит от мучительных слов: «Я — воззвавший, Я — Тот, Кто хотел вас отвлечь от еды, Я — бескрайняя память, Я — боль самой чистой воды. Я — воззвавший. Я — Тот, Кто над вечностью строил мосты, Но зависли они, словно крик Мой, среди пустоты. И у каждого есть ненадёжный последний пролёт… Кто услышит Меня? Кто пойдёт по мосту? Кто пройдёт?» Там, во рву, земляника рассыпана в мокрой траве… …обратите внимание: крепость — тринадцатый век… …до райцентра доедем, наверное, около двух… («…Я — воззвавший в пустыне, Я — только лишь Голос и Слух».) Но, вгрызаясь камнями, как будто зубцами — пила, Стены делят пространство, и время, и нас пополам. И в проходе сквозном ничего, ничего больше нет — Только воздух и свет, только мост через воздух и свет.

Несовместимость

Все рассматривали зверя, Непонятного, чужого — Кто — насмешливо-брезгливо, Кто — косясь на острый клык. Попытались хвост измерить, Дули в нос, Трубили в уши, Подпилить хотели когти И привесили ярлык. И признали бесполезным, Непригодным к разведенью — Ни пушным, ни подседельным, Ни молочным, ни мясным Записали в протоколе Всё по правилам искусства И затихли, выдыхая Сизоватый едкий дым. Зверь дремал. И вдруг от пыли, Дыма, пота и парфюма Нос наморщил, громким чихом Разрывая тишину. С лёгким шорохом раскрылись Средь бумаг летящих — крылья И поплыли парусами В неоткрытую страну.

«Опять я заговариваю смерть…»

…Поэты смерть заговаривают.

А. Кушнер. Из выступления на вечере в Политехническом институте.

Опять я заговариваю смерть, А та, быть может, где-нибудь напротив Рукой подпёрла щёку в полутьме, Чтоб завтра в чернокрылом развороте Атаковать… И снова всё не то — Сквозняк шевелит выцветшую штору, Безжизненно повисшее пальто Печали добавляет коридору. И лампочка под самым потолком, Сочащаяся тускло-жёлтым светом, Ещё мигнёт последним маяком Бумажным кораблям, плывущим в лету. Ещё мигнёт, чтоб я могла посметь Вернуться на огонь и снова, снова Смотреть, как зачарованная смерть Кружится над рождающимся словом.

«Пегаса порешили сдать в прокат…»

Пегаса порешили сдать в прокат, Конечно, из благого побуждения: Платите и катайтесь все подряд — Осёдлано живое вдохновенье. Пегас вначале вроде ничего — Трусил себе, наматывая мили, Но всадники замучили его — Надёргали губу и холку сбили… Полнеба распорол широкий взмах Затёкших крыльев, звякнула подкова — И в чьих-то неуверенных руках Остались пустота да рваный повод. Гляди — освободившись наконец Отбросив разом чуждые законы, Уносится крылатый жеребец, Сын яростных Нептуна и Горгоны. И с хохотом, не ведая преград, Дорогою неторенной и звонкой Вовек неукротимые ветра Стремительно летят ему вдогонку.

«А нынче и упырь уже не тот…»

…Плащ распахнут, грудь бела, Алый цвет в петлице фрака. А. Блок. «Пляски смерти»

А нынче и упырь уже не тот — Ни фрака, ни плаща, ни склянки с ядом, Но никуда не делся он и, рядом С живыми существуя — не живёт. Уверенные жесты цепких рук, И к власти неустанное стремленье… Дезодорант скрывает запах тленья, А хруст купюр — костей мертвящий стук. Презрительно кривится тонкий рот, Но словно из кладбищенской ограды Могильная дыра пустого взгляда Порой нездешним холодом пахнёт. И снова всё по-прежнему, всё — ложь… И только лишь поэт один услышит, Как нынче тишина неровно дышит, Едва уняв испуганную дрожь.

Осколки

За моря летит синица, Петушка несёт лисица, Вьётся ленточка в косице Смыслу здравому на зло. В облаках темна водица… Отражая наши лица, Вдрызг пытается разбиться Удручённое стекло. По Европе призрак рыщет И даёт умищам пищу, Профессиональный нищий Требует отнюдь не грош, А не менее, чем тыщу… В подворотне ветер свищет, И, мелькнув средь толковища, Новых ножен ищет нож. Снится суженый девице, Старику совсем не спится, В колесе мелькают спицы Дни и ночи напролёт. Кто-то пьёт и веселится, Кто-то хочет удавиться, Но до судорог боится, И поэтому — живёт. Стрелки на часах уснули, Показав большую дулю. Со смещённым центром пуля Попадает в новый век. Волки зайцев обманули И в бараний рог свернули… Спи, пока воркуют гули И кружится белый снег.