Волчьи ягоды
Шрифт:
— Кто его свободы лишал? Я с ним просто поговорила, домой хотела отпустить, но поздно уже было, решила до утра подождать.
— Допустим, суд тебе поверит. И что? А ничего. Соколова ты избивала? Избивала. Побои сняли? Сняли. А это истязание, статья сто тринадцатая, до трех лет лишения свободы. Так что, куда ни кинь, везде клин…
— Чего ты хочешь, майор?
— Закрыть тебя хочу. На три года.
— Зачем?
— Закон ты нарушила, Пахомова.
— Завтра Соколов скажет, что ничего не было.
— Не скажет. Он у нас под особым наблюдением.
— И кто меня заказал?
— Мы тебя
— Соколов на моих врагов работает. Подставил он меня сильно.
— Знаю. Все знаю, — глумливо усмехнулся майор. — Соколов мне все подробно рассказал.
— Он меня наркотой накачал.
— Чего не знаю, того не знаю…
— Ну, если ты не хочешь этого знать, то какой с тобой может быть разговор? — с ледяным презрением взглянула на мента Карина.
— Будет разговор, Пахомова, будет. В стране объявлен бой бандитизму, и ты попала под этот танк. Сделаешь правильное движение — пройдешь между траками, ошибешься — намотаешься на гусеницу. Как видишь, выбор у тебя есть.
— И что это за правильное движение?
— Возьмешь на себя Соколова, признаешь свою вину, и мы оставим тебя в покое.
— Отпустите меня?
— Да, через три года… Или через два, если тебе повезет… Вернешься к своим, будешь и дальше пировать на чужих костях. А если не возьмешь на себя Соколова, все равно сядешь, только вернешься на пепелище. Не будет у тебя бригады, все прахом пойдет. Есть президентский указ о борьбе с организованной преступностью, начнем прессовать твоих бойцов. Кого с наркотой возьмем, кого с оружием, кому-то и вовсе предъявить будет нечего. Но никто раньше чем через месяц не выйдет. За это время твой «Тяжмаш» другая стая под себя возьмет.
— Я даже знаю какая.
— Голодных волков у нас в стране хватает, дай только запах добычи почувствовать.
— На этих волков ты, майор, и работаешь, да?
— Я работаю на закон.
— Ну да, ну да…
— Так что мы решим?
— Мне позвонить надо.
— Телефон не работает, — сказал Кормилин и поджал губы, подчеркивая свой отказ.
— И кто тебе поверит?
— А ты верь. Когда веришь, легче живется…
— Мне нужно позвонить адвокату. Я имею право на адвоката.
— Кому надо будет, тот тебя найдет. И адвокат появится, и все такое. А звонить ты никому не будешь.
— Что, майор, «очко играет»? Боишься, что тебя на чистую воду выведут? А ведь выведут. Ты еще ответишь за своих воровских дружков. По закону ответишь. Свои же проклянут!
— Я не знаю, о каких воровских дружках ты говоришь, но никто меня не проклянет, — ехидно усмехнулся майор. — Кто-то продается за деньги, кто-то помогает за содействие…
— И кому ты помогаешь?
— Закону. Закону я помогаю. Избавиться от таких кровососов, как ты, помогаю. И поверь, это у меня получится.
Карина задумалась. А ведь есть такой указ, по которому можно закрывать на тридцать суток любого человека, заподозренного в причастности к организованной преступности. Под этим предлогом можно закрыть всю тяжмашевскую братву. Свято место пусто не бывает, и место ее бригады займет кодла Анфаса. Тот махнет рукой на завод, и Платов со своими заказчиками обанкротят
его в два счета, а те акции, которыми владеет Карина, накроются мохнатой шапкой.Уж лучше тогда принять предложенный вариант. Карина садится на три года, а ее место занимает ставленник Анфаса. Антон придет на ее место. Если она даст добро, то братва его примет. А если не даст, то может случиться бунт, и тогда менты просто-напросто закроют братву, а воры сколотят новую бригаду и Антона кинут…
Антон, конечно, сволочь, но уж лучше пусть он займет ее место. Он хоть завод не даст развалить, во всяком случае, попробует его отстоять…
А может, это не воры спустили на Карину собак? Может, это все-таки «ПлатоГен-банк» устроил ей эту подляну?.. Если так, то пусть Антон займет ее место у штурвала. Завод он, может, и не сохранит, зато у него появится шанс продать его по выгодной цене. Ведь Платов как бы и не прочь выкупить у нее акции… Думать надо. Думать и действовать. Вдруг еще есть выход из этой патовой ситуации?..
Глава 28
В голове треск, в кишках всплеск. И на душе тошно. Одним словом, похмелье. А двумя словами — жесткое похмелье. Перебрал вчера Антон, не рассчитал своих сил. Сначала в машине с Березняком коньяк глушил, потом в кабаке оказался, затем куда-то с ним поехал…
И проснулся непонятно где. Комната с белеными, потрескавшимися от времени стенами, засиженная мухами люстра, запыленная картина Айвазовского. Девятый вал на картине, зато в постели полный штиль, только шлюпка перевернутая лежит. Баба голая в постели, черные волосы по простыне разметаны.
Антон сорвал с женщины простынь, шлепнул ее по спине, но та, не отнимая головы от подушки, сонно спросила:
— Чего тебе?
— Ты кто такая?
— Ася.
— Откуда ты взялась, Ася?
— Блин, сначала нажрутся, а потом дурацкие вопросы… — Она повернулась на бок, спиной к нему, нащупала рукой простынь, снова накрылась и затихла.
Антон поднялся, вышел в комнату. Стол накрытый, водка, селедка — все это в остаточном состоянии. Диван разобран, простыня на нем смята, но никто на нем не лежит. Пусто в комнате.
Зато за окном слышны голоса. Он вышел во двор, под навес из дикого винограда, и увидел Березняка. Тот сидел на скамейке в шортах и тельняшке, пил пиво и о чем-то говорил с Лапой. Вид у него беззаботный, праздный.
— О! Антон проснулся! Пиво будешь? — весело спросил он. И, не дожидаясь ответа, отправил свою шестерку за опохмелкой.
— Да, пивка сейчас в самый раз…
— Дали мы вчера копоти, — усмехнулся Березняк. — Глухарь в голове токует.
— А у меня дятел в мозгах.
— Ничего, сейчас полегчает…
Предъявлять Березняку смешно. Ну, нажрался вместе с Антоном, ну, домой к себе привел, что здесь такого? И спрашивать его ни о чем не надо, у правильного человека провал в памяти случаться не должен. А то, что баба в постели, так ведь не было ничего… Во всяком случае, Антон верил в это.
Лапа принес из дома запечатанную бутылку с пивом и протянул Березняку верещавший мобильник:
— Дмитрий Николаевич звонит!
Березняк выхватил трубку, прижал ее к уху, ответил на приветствие, какое-то время слушал Анфаса, кивая, затем сказал, глянув на Антона: