Волчонок Ваня

– Надо было на снегу это делать, – Викторов поморщился. – А история про кочубовского племянника очень интересна.

– Вот ты нам ее за ужином и расскажешь, – сказал генерал. – Не телевизор же нам здесь смотреть!

Вечером, когда вино кончилось, а голова еще оставалась не тронутой, и мужики уже подумывали о коньяке и взвешивали степень риска смешения этих противоречивых напитков, генерал снова вспомнил про историю о племяннике генерала Кочубова и потребовал от Викторова ее изложить. Тот с охотой и удовольствием стал им рассказывать историю про младшего лейтенанта Терентьева.

Генерал нашел ее и в самом деле странной и удивительной.

– Надо же, какие вещи на свете бывают! – сказал он, когда Викторов кончил. – Прямо мистика какая-то!

– Какая мистика? – засмеялся Викторов. – Пьяный был младшой, вот и стал в темноте палить, куда попало. Ну, наверно, в пловца там или в спортсмена попал.

– А что труп не опознали?

– Нет. Он месяца два в морге валялся. По радио объявляли, по телевидению. Никто не объявился. Ни родственники, ни знакомые. Неизвестный. Так его студентам и отдали. Пусть, мол, режут.

– Да, – генерал выпил остатки вина в своем бокале и поморщился, словно хлебнул водки. – Вот так и ты умрешь где-нибудь в чужом краю, и некому даже будет тебя схоронить. Разрежут тебя студенты и рассуют по банкам со спиртом.

– Со спиртом это хорошо! – осклабился Викторов.

– Дурак ты, Лешка!

– Слышь, Леха, – Николай, все это время молчавший и внимательно слушавший, оживился, – а этот твой Терентьев, за ним до этого что-нибудь странное замечалось?

– Да нет. Обычный пацан. После вуза его дядя к нам толкнул, а он только год проработал. Да я его и не знаю. Он у Емельянова работал.

Николай неожиданно заинтересовался этим делом и стал выспрашивать Викторова о подробностях. С каждой новой деталью он становился все более серьезным. Наконец Викторов рассказал ему все, что знал.

– Удивительно, – тихо покачал головой Николай. – Странно. А скажи, дорогой Алексей Павлович, не было ли у тебя в районе еще какого странного случая, сразу после или даже вместе с делом Терентьева?

Викторов задумался.

– Да нет. Таких странных вроде и не было.

– Подумай хорошенько. Может, кто без вести у тебя пропадал? Или волк на кого-нибудь напал? Ты же говорил, что у тебя из-за волка и пионерских лагерей тревога была.

– Тревога была. Это точно. Там лагерей куча. Слушай, я вспомнил! Точно! Как раз из одного лагеря двое пропали. Вожатый один и, кажется, с ним ребенок. Но они потом нашлись. Мальчишка сбежал, а вожатый его искал. Пять дней за ним гонялся.

– Пять дней? А когда это было?

– Да в июле. Кажется в конце.

– Значит, они нашлись?

– Да. Только самый прикол то в том, что пацан потом опять пропал. Сбежал шельмец. Но только он смылся уже из детдома. А это не в моем округе. Там кажется Никонов. Пусть он с ним и чухается.

– Да у этого Никонова каждый год из детдома по два-три побега. Там директор такую среди детей навел дисциплину, что они у него хуже, чем в зоне, – подал голос генерал.

Разговор пошел в другую сторону. Стали болтать о школах, детях и внуках. Не выдержали и открыли бутылку коньяка. Беседа приняла новое оживление. Только Николай был слишком серьезен и почти не принимал участия в общем веселье, когда ни к чему шлюхи, младший состав, а просто три друга собрались раз в год вместе, и никто им больше не нужен.

Спать легли уже под утро. Николай не спал и все ворочался в постели. Наконец он не выдержал и пошел в гостиную комнату, снял со стены старое любимое ружье и стал его осматривать.

– Кажется опять, – сказал он себе.

Затем он спустился в подвал и включил свет. Подошел к старому письменному столу и открыл нижний его ящик. Что-то вытащил и стал рассматривать под тусклой лампой. Рассмотрев, улыбнулся горькой обреченной улыбкой, даже не улыбкой, а усмешкой, и подбросил то, что смотрел, вверх.

Раздался глухой звон.

На ладони у Николая лежали охотничьи патроны.

ПУЛИ В НИХ БЫЛИ ИЗ СЕРЕБРА.

* * *

Луна обливала туманными лучами лесную поляну, засыпанную опавшими листьями. Деревья вокруг стояли уже голые и трещали на холодном ноябрьском ветру. Лес готовился к зимней спячке. Он был шумен и неприветлив. Его обитатели не показывались на поверхности, потому что уже залезли в норы и со всей старательностью занимались их утеплением. Только выскочил и стал тревожно раздувать ноздри заяц. Он был холостой заяц и так и не успел обзавестись жилищем и теперь очень жалел об этом. Он чувствовал опасность, подстерегающую его. Но с какой она стороны, определить не мог. Слишком громко трещали деревья, слишком резким был ветер, и страшный запах шел со всех сторон. Запуганный зверек вздрогнул и сделал огромный прыжок в сторону. Наугад. И не угадал. Попал прямо под взгляд двух желтых глаз. Они торжествующе сверкнули в ночи. Заяц застыл под этим взглядом и задрожал. Попятился и попытался развернуться для нового прыжка. Но было поздно. Кто-то огромный и сильный уже смял его маленькое тщедушное тельце и прижал к земле. Последнее, что увидел заяц, был детеныш волка. Это его глаза он увидел в темноте. Как же он не догадался, что это детеныш? Он бы смог перепрыгнуть через него, и поминай, как звали. А ведь он считал себя опытным и очень мудрым зайцем. Огромные желтые глаза большого волка, который стоял над трепыхавшейся жертвой, заглянули в красные заячьи глазки. Косой вздрогнул последний раз и испустил дух. Его сердце не выдержало вида страшных белых и острейших зубов, поэтому заяц уже не почувствовал, как они острыми ножами вонзились в его толстое, разжиревшее за лето брюшко.

Волк учил своего детеныша охотиться.

Внезапно пошел густой снег. Он стал быстро засыпать место свершившегося преступления, но и сам тут же окрасился свежей еще не остывшей кровью.

Снимать с зайца шкуру волк доверил волчонку. Малыш с радостным визгом кинулся на тушку и впился в нее зубками. Он урчал от удовольствия и раздувался от гордости, что занимается таким важным делом. Он уже считал себя полноправным охотником. Ведь это он напугал зайца и отвлек его от большого волка.

Волк слизывал с морды кровь и с нежностью смотрел на волчонка. На то, как тот возился с зайцем, неумело разделывая его на куски. Урчание, иногда переходившее в грозное рычание, услаждало его слух, а запах крови пьянил голову. Волчонок долго возился с мертвым зайцем, таскал его по снежному покрову, вывозился во внутренностях и перепачкался кровью. От радости и возбуждения он дрожал, и хвост его был невидим, так быстро летал он в воздухе. Наконец, так ничего не добившись, он притомился и обратился за помощью к волку. Взрослый зверь разодрал зайца и в две секунды освободил его от шкуры. Они принялись поедать добычу. Когда наелись, легли отдохнуть. Отдыхали не долго. Каких-нибудь полчаса. Затем волк заставил уже задремавшего волчонка подняться, даже слегка укусил, чтобы добавить прыти, и они побежали. Теперь уже вдвоем. Вдвоем они оставляли на первом снегу следы и неслись вперед навстречу ветру. Волчонок бежал первый раз. Он многое делал в первый раз. И хотя для волчонка делать все это было рановато, слишком он был мал, но волк стал учить его жизни раньше, чем это делают его собратья. У него не было волчицы и не было логова, в которое можно вернуться в любой миг, и где волчонок был бы в безопасности. Поэтому волчонок стал охотиться вместе с волком. А волки охотятся по ночам.

* * *

В старом холодном вагоне электрички было сыро и грязно. Люди нанесли в него вместе со снегом воду и грязь. Состав шел очень медленно и останавливался почти у каждого столба. Туда сюда сновали люди, нагруженные узлами, сумками и корзинами. В основном это были все простые люди с хмурыми и равнодушными лицами, но иногда попадались и с претензией на интеллигенцию, эти были разные, или задиристые и горластые, кричащие о своих правах, или наоборот тихие и неприметные. В общем, все было, как обычно бывает в пригородных электричках. Никто не обращал внимания на молодого человека, сидящего у окна и мальчика, спавшего у него на плече. Молодой человек тоже дремал, изредка он открывал глаза и с тревогой оглядывался вокруг себя. Они очень отличались от окружающих их людей, эти двое. Одежда на них была явно не по сезону. Все уже обрядились в теплые куртки, а некоторые были даже в зимних шапках, а они были одеты так, словно вышли неделю назад, когда в небе светило еще по-летнему теплое солнце. Но вчера ударили первые морозы, и выпал первый снег, который еще не стаял. И никто в вагоне не обращал внимания на то, как были одеты молодой человек и мальчик. Никого это не интересовало. Все были заняты исключительно собственными проблемами. Каждый сам за себя. Так всегда бывает во времена великих перемен.

Электричка, наконец, подкатила с шипением старинного паровоза к конечной станции. Пассажиры, за минуту до этого уже всполошившиеся, стали толпиться и толкаться у выхода. Послышались возмущенные крики, недовольные возгласы. Почему-то люди всегда торопятся как можно скорее покинуть тот транспорт, на который они еще совсем недавно так сильно стремились.

Только двое не торопились к выходу. Мальчик все еще спал на плече молодого человека, а тот как бы и не собирался его будить. Он внимательно следил за выходящими людьми и не шевелился. Только когда вагон полностью опустел, Роман, а это был он, осторожно коснулся лица Волчонка и легонько хлопнул его по щеке. Мальчик открыл глаза.