Волчья дорога

Капитан посмотрел юнкеру в глаза, улыбнулся и махнул рукой:

— Ладно. С парнем ясно. Все. Рейнеке — юнкер, объявляю Вам строгий выговор. За гуманизм и не принятую в армии форму одежды. То есть лапы и хвост. Остальное обсудим потом. Сейчас…

Яков обвёл своих взглядом, вдохнул и сказал:

— И что нам теперь с городскими делать?

Все переглянулись. Откровенно веселящийся сержант посуровел и посмотрел на Якова — долгим, вопросительным взглядом. Вот так всегда, когда каша заваривается круто.

Стрелок качнул головой и бросил, коротко и буднично:

— Убитый юнкером был одет в солдатское.

— Зачем ему? — выдохнул капитан. И, одновременно — звонкий хлопок. Сержант ударил себя в лоб широкой ладонью и прошептал:

— Вот почему на построении счёт не сходился.

— То есть, этот хмырь шнырял у меня по казармам? — прошипел Яков. Мог бы убить голосом — мокрое бы место осталось. От всех.

Сержант сник. Капитан впервые видел его таким виноватым.

— Замечательно, господа. Значит, городские знают все. И про Флашвольфа, и про остолопа — Майера с его договором, и про все прочие дела.

— Ой, напишут бумагу, как есть напишут...

— Будем считать, что уже написали. Попали мы, сержант. Как ты на прошлом совете говорил — экономия герцогу будет сплошная. За наш счёт.

— И, что, ничего не сделать? Не может быть, сеньоры, — заговорил итальянец вдруг, горячась и размахивая руками. Капитан обвёл глазами помещение. Нет, в голову ничего толкового не приходило.

— Разве что французы опять объявят нам войну. Тогда я назначу сам себя военным комендантом, всех, кого надо, расстреляю и в плен сдамся. Господин аббат, поспособствуете?

Эрбле грустно улыбнулся в ответ:

— Я, конечно лицо духовное, но пока не кардинал. И фамилия у меня — к сожалению, не Ришелье и, к счастью, не Мазарини. Но всех расстрелять можно и сейчас. Гарантирую вам укрытие во Франции.

— Увы, не пойдёт. Не дойдем мы до Рейна в таком виде.

— Тогда ...

Яков обернулся к итальянцу и руками развел. Виновато.

— Извини, Лоренцо, тогда выходов не вижу. Придётся висеть. По мирному времени — все, что творят городские, законно.

— Да черта с два, капитан, клянусь святой Лючией и своим факультетом. Свидетелей, вообще-то, положено к присяге приводить и пытка не просто так назначается...

— Постой, Лоренцо, постой, — проговорил Яков быстро, пока смутная ещё идея не утонула в потоке итальянского красноречия.

— И в самом деле. Если Флашвольф что-то напутал в бумагах... Обосновать сможешь?

Теперь уже пылкий итальянец сморгнул и потерялся.

— А тут право какое в ходу? Римское или Саксонское? И магдебургское уложение — кто-нибудь знает, полное оно тут или нет?

Яков, из всех законов знавший только армейский устав, смог только вытаращить на итальянца глаза. Все таки. Идея бродила где-то рядом, на языке. Смутная, то-ли есть, то ли нет, мерцает в голове как светляк над болотом.

Законно... В самом деле, законов никто из здесь присутствующих не читал. Кроме сбежавшего из Падуи итальянца.

— Что посоветуешь? — спросил его Яков. — Не как мой прапорщик, а как бывший юрист.

Итальянец сморгнул. Лицо у него сделалось детское-детское...

— Не знаю. Я же курс не закончил...

— Представь, что закончил и подумай, — итальянец честно попытался, было видно по лицу.

— Тогда... ну, по жизни если, то бежать до ближайшего инквизитора.

— А где у нас ближайший инквизитор?

— Боюсь, что в Неаполе.

— Не добежим. Думай дальше.

— А дальше, сеньор капитан, думать не надо, надо законы читать. Внимательно. И не выжимку, а полный свод со всеми прецедентами, решениями и апелляциями. Если что найдём, то там.

— И где этот свод взять?

— В ратуше он, капитан, в ратуше, — вставил сержант, — помнишь, два ящика в большой зале?

Он. В одном он, в другом акты на дома, землю и вся нотариально заверенная дребедень.

Капитан вспомнил. Точно, три дня назад, ратуша, просторная зала, краснолицый, кричащий фогт, резное кресло за его спиной. И два сундука по бокам — тоже резных, огромных, потемневших от времени.

Мысль, болотным огнём мерцавшая в голове, вроде, стала ближе. Ярче. Но...

Ратуша. Вроде бы говорили про неё совсем недавно. Когда? Ах да, только что сержант говорил. Сто тысяч горожане с этого пала сняли на конфискациях. Законно. Законно ли? И мерцающий огонёк идеи в голове сложился. И вспыхнул огнем, развернул пёстрые крылья.

— Тихо. — рявкнул капитан, боясь, что вспышка окажется мороком или миражом. Все замолкли. Тишина. Вожделенная тишина, так нужная, чтобы сложить в слова случайное озарение.

— Сержант.

— Да, герр капитан? — осторожно спросил тот, смахнув с головы широкую шляпу.

— Говоришь, майстер Флашвольф в ходе процессов изъял у арестованных сто тысяч?

— Да, по меньшей мере, — кивнул ветеран.

— А сколько из них майстер Флашвольф положил в карман?

— Да не... — начал старый вояка и осекся. Задумался. Морщины на лбу и переносице сложились. И разгладились враз, а глаза сверкнули пониманием и веселой злобой.

— По меньшей мере тридцать, — ответил он. Хорошо, что понял, иные мысли не надо говорить вслух. При юнкере, пусть дальше думает, что Яков Лесли честный человек.

— Двадцать пять, будет вполне достаточно, сержант, — и начал распоряжаться, прежде чем кто-то успел опомниться и спросить у Якова — достаточно для чего?

— Ганс. Бери парней, тряхни ведьмину тюрьму как следует. Все, что Флашвольф со своими подручными на нас нашёл — должно лежать здесь, — Яков стукнул ладонью по столу. Ветхое дерево обиженно загудело, стрелок кивнул и спросил:

— Флашвольф?

— Живым, — отрезал капитан. — И Майеру договор его поищите, а то ведь гробанется дурак.