Волчья дорога

— Как? — оторопело спросил тот, — как так, недействительный?

— Так, — сказала Магда, потом подумала, и решила, что правду говорить не надо — а то в следующий раз этот чудак найдёт словарь — и что, с князем тьмы тогда из-за него разбираться? Нет уж, пусть и дальше пишет через Т. Так что Магда встряхнула головой, поправила волосы и начала импровизировать

— Приказ капитана. Только с его разрешения и за его подписью. Ты, когда на службу нанимался, бумагу подписывал?

Майер кивнул.

Вот и продал тогда, — усмехнулась Магда, глядя на оторопелое лицо, — капитану.

— Пошли. Перевернем здесь все ещё раз, — окликнул своих угрюмый стрелок.

— Пошли, парни. Ганс, милый, хочу себе такую куртку, — откликнулась его жена. Ганс промолчал. "Сойдёт за обещание".

*** Капитан, Сержант, Прапорщик

— Ну как, есть что? — окликнул Яков Лесли сидящего за столом итальянца. В который раз уже? Яков надеялся, что дергает закопавшегося в бумагах по уши Лоренцо не слишком часто. Нехорошо, конечно, но слишком уж нестерпимым было ожидание.

— Серьёзного — ничего, — отозвался Лоренцо, поднимая голову, — ничего. Присяги свидетелей написаны явно задним числом, ордера на пытки — тоже, но чисто, не подкопаешься. Разве что время между допросом и снятием показаний — про законный день между пыткой и допросом Флашвольф напрочь забыл, писал в дело сразу. Но это мелочь, нас она не спасёт. Ищу, командир.

— Ну, ищи, — ответил Яков, машинально — больше, чтобы занять тоскующие по клинку руки — перебирая оставленные итальянцем в ящике бумаги. Вытащил один листок, посмотрел

— Да брось, — махнул ему рукой итальянец, — это совсем старье. Тут с времён Карла Великого бумаги копятся. Яков хмыкнул, поднёс к лицу — в самом деле, пожелтевший листок крошился в руках, буквы почти не читались. Отложил, полез за другим. Потом ещё и ещё. Уши слушали звенящую на все голоса городскую ночь, а рукам — рукам капитана все равно было нечем заняться. Желтый, мигающий огонек свечки, жёлтые, ветхие листы. Яков провёл ладонью — шелест страниц действовал завораживающе. Выцветшие буквы, древние дела, древние судьбы, спрятанные за завитушками почерка былых писарей. Бумага ласково шуршала под рукой — один жёлтый лист, другой. Фонарь мигнул, кривая Фемида словно подмигнула Якову со стены. Жёлтый лист. Опять жёлтый. Белый.

Яков невольно пролистнул и его, опомнился, выхватил на миг дрогнувшей рукой из пачки лист белой венецианской бумаги. Первой бросилась в глаза печать — красная круглая печать с орлом империи. Сургуч, кровавым пятном в свете фонаря. Потом — увидев подпись, Яков сморгнул ещё раз. И ещё, не веря собственным глазам. Знакомая капитану по гравюрам завитушка — Мы, Фердинанд, божьей милостью ... И так далее. Подпись императора. Потом глаза пробежали текст. Вначале — заголовок: "Добрым подданым разъяснение". А потом ниже. Угловатые буквы прыгали в глазах, упорно отказываясь складываться во что-то осмысленное. Яков продвинул фонарь к себе, игнорируя недовольный вскрик итальянца под ухом. Кровь ударила в виски, противно резко запахло палёным. Сладким, выворачивающим нутро запахом горелой шерсти и плоти.

— Боже мой, — прошептал он, чувствуя как плывёт под ногой гранит пола.

— Святая мадонна, — откликнулся ему в тон итальянец из-за плеча.

— Их всех повесят. Их, а не нас, — резко выдохнул капитан. Итальянец кивнул, глядя ошеломленными глазами на Якова. На лестнице глухо застучали сапоги, заскрипела дверь, Яков обернулся — вошёл сержант, теребя от волнения густую бороду.

— Ну что в хранилище, старина? — окликнул его капитан.

Сержант поднял на Якова глаза, дернул бородой, хрустнул костяшками, ответил угрюмо:

— Весело в хранилище, герр капитан. Денег нет. Такая вот закавыка.

— Как нет?

— А вот так. По бумагам — на месте, мешки лежат, печати нетронутые, а вместо полновесных талеров— валленштейновы. Помнишь такие?

— Действительные по предъявлению пистолета в лоб? — ответил Яков.

Валленштейновы талеры, которыми казна пыталась рассчитываться с армией в дни войны, он помнил хорошо. Они были похожи на настоящие, но серебра в них было — кот наплакал.

— Может... — начал было итальянец, но сержант перебил:

— Не может. У мамы Розы брали настоящие. И их кто-то украл. Чертовы шлюхины деньги....

Заныла голень, простреленная много лет назад. Белый снег на чёрных, опаленных с края волосах. Палач был пьян или развлекался.

— Все так. Но ты ошибся, старина, — выдохнул капитан, — это не чертовы шлюхины деньги. Это чертовы императорские деньги. На, читай — и протянул ему найденный лист. Лист белой, гладкой венецианской бумаги.

Указ его величества, императора Фердинанда.

"О порядке розыска и судопроизводства по делам о ведовстве и связях с нечистой силой" Сержант осторожно взял лист, просмотрел, начал читать, шевеля губами.

— В середине, — подсказал капитан, — от слов "имущество осужденных...

— …конфискации в пользу суда не подлежит и является нераздельной императорской собственностью… — закончил фразу сержант

— то-то мы про охоту на ведьм десять лет как не слышали... — присвистнул Лоренцо, — дурных нет, на чужой карман дрова тратить. А фогта повесят теперь, клянусь Мадонной и моим факультетом.

Но сержант покачал головой ещё раз:

— Не его. Он был достаточно глуп, чтобы засветить свою подпись на каждой бумажке. И, потом, почему указ спрятали меж старых бумаг, а не уничтожили? Да чтобы, когда приедет настоящая ревизия — достать оттуда и пристроить мастера фогта в петлю.

Яков кивнул. Ветеран рассуждал здраво

— Уничтожить императорский указ — преступление, по тяжести равное мятежу. А так, указ лежит в ящике и, формально, действует. Фогт с епископом про него явно не знают, а то не подставлялись бы так.

— Флашвольф?

— Может быть. А может и нет. Кто-то ещё. Кто-то достаточно умный, чтобы все это затеять...

— Пусть этот умник купит себе лопату и закопается. Будет проще. Всем, и ему в том числе. — отрезал сержант, медленно сжимая кулаки.

" Воистину. Тем более, деньги у этого "него" теперь есть", — подумал про себя Яков, а вслух

скомандовал, — снимайте посты, сержант. Уходим отсюда.

3-17

На исходные

** **

— Вот послал всевышний идиотов, — угрюмо думал Александр, найтмейстер славного города Мюльберга, объезжая узкие улицы. Найтмейстер, мастер ночи, начальник стражи на высокопарном приказном языке. Звучит неплохо, если забыть, что к звучному имени прикладываются хмурые дни и вечера без сна. Темные, как сейчас, когда ветер с реки продувает насквозь старый плащ, копыта черного, в цвет званию, коня мерно лязгают по булыжнику мостовой, а уши мерзнут, ловя звуки, летящие из тьмы переулков. Впереди — громада ратуши, с призрачно-белой крышей и луной, зацепившейся щербатым кругом за шпиль на башне. Окна за ставнями, тёмные, глухие галереи. Одинокая фигура у закрытых дверей. Непорядок.