Волчья дорога

Вот такие невеселые думы бродили в голове у Якова в тёмном и глухом казарменном коридоре. Где его искать, этого некто? Зацепки две — беладонна у епископа и бумаги на площадях. Первое — вряд ли. Концы упрячут в воду сразу, как только услышат про ночные дела. В холодную, темную воду широкой Эльбы. А вот второе — где-то эти листы печатали, привозили... Можно поспрашивать...

Шаги за спиной, на лестнице — тяжёлый, ровный стук каблуков. Жалобно простонали доски ступенек под сапогами. Яков обернулся. Шёл Рейнеке-юнкер. Высокий, непривычно для себя подтянутый, прямой. И камзол, стервец, застегнул на все пуговицы.

— Герр капитан, — обратился он к Якову. Строго и официально до неприличия, — вы обещали принять решение.

«Что я обормоту хвостатому пообещал? Когда? Какое решение?" — вихрем пронеслось в голове. Насилу вспомнил собственные слова на совещании — разберемся, де, после. Вот парень и пришёл. Разбираться. Зря, не до того мне сейчас. А потом Яков посмотрел парню в ждущие, полные хорошо скрытого волнения глаза и решил, что глупо говорить "не до тебя" самому настоящему чуду.

— Для начала — благодарность. Писать от моего имени страже оказалось кстати. Хорошая придумка.

— Не моя, — отрезал парень, продолжая сверлить Якова глазами.

"А чья же? — удивился Яков, — рыжая по стопам Магды пошла? "

— Капитан...

— Да не до тебя сейчас, парень, — Якова как прорвало, слова полились, словно им было тесно в горле, — Вот честно, не до тебя. В городе такое... И Яков рассказал, что они нашли в городе. Как есть, не выбирая слов. Видимо, душа просто хотела, отдыха ради, вывалить это все на кого-то, чтобы не одной мучится. Парень обалдел. Судя по округлившимся, потерянным глазам — обалдел, это мягко сказано. Яков взял себя в руки и закруглился.

— Ну, вот такие дела. Извини, но мне действительно не до тебя сейчас. Совсем. Как этого гада искать прикажешь? Ума не приложу.

Капитан машинально сунул руку в карман. Захрустела бумага. Достал, посмотрел — листок оказался случайно прихваченной в городе афишей. " ...А затем девушка обернулась козлом, который заблеял и сказал: «Теперь ты видишь, с кем тебе пришлось иметь дело. Ты будешь моим, а иначе я сломаю тебе шею». Почтенный доктор испугался и задрожал с головы до ног..." — и шрифт блеклый, кривой, вырвиглазный.

— Тьфу, гадость, — в сердцах сплюнул капитан. Смял, откинул в сторону лист — быстро, будто бумага жгла пальцы.

— Вот откуда эта гадость в городе берётся, парень?

Рейнеке не ответил. Наклонился, аккуратно поднял лист. Замер на миг, втянув воздух — глубоко, аж ноздри затрепетали. И сказал:

— Свежая. Краской пахнет....

Капитан честно принюхался. Ничего.

— Уверен, парень?

Юнкер пожал плечами

— Я не человек, капитан. Чую. Этот лист напечатан, максимум, два дня назад.

"До чего же буднично это прозвучало. Хотя, парень прав. Обоняние у него звериное, с хвостом в комплекте...Но тогда..." — новая мысль сверкнула в голове, яркой вспышкой, короткой и яростной.

Яков развернулся и рванул назад. В свою комнату. Хлопнул дверью, полюбовался на удивленные глаза сержанта и спросил:

— Типография в городе есть?

— Нет... — ответил сержант. Фогт и найтмейстер машинально кивнули. Типографии нет. Привезти так, чтобы уложиться в два дня — неоткуда.

«Впрочем, — тут Якову внезапно вспомнился грустный пожилой священник, — в наш вывернутый век каждый может поставить у себя дома станок и печатать любую муть без цели и смысла... У себя дома».

— Завязывай, старина, — махнул Яков сержанту, — пошли, да возьми Ганса и остальных. Есть одна мысль.

Улица встретила его ветром в лицо и тьмой. Звенящей, густой и темной, как подпись судьи на приговоре. «Она такая всегда, — поежившись, напомнил себе капитан, — всегда перед рассветом».

Собрались под аркой. Опять. Капитан, Ганс, Лоренцо, сержант, Рейнеке. Как вечность назад. Эта вечность была всего за пару часов до, но в голове капитана все слилось в одну длинную до тошноты минуту.

Яков тряхнул головой, разгоняя тягучую хмарь. Люди ждали. Ждал сержант — ехидно и недоверчиво, стрелок Ганс — бесстрастно, то есть, как всегда. Рейнеке — юнкер пытался ему подражать. Получалось плохо. Пока. "Парень научится", — думал Яков про себя, излагая пришедший в голову план. Совсем простой. А чего усложнять, если в роте волею случая служит чертов виревольф, способный найти все, что можно по запаху...Рейнеке слушал приказ ровно. А в глазах плясала надежда, сумасшедшая, безумная, с тревогой и недоверием пополам. Такая же как у его Анны — и нечего здесь этой рыжей делать, вроде, а стоит рядом, слушает с той же безумной смесью в глазах. Гнать ее у Якова рука не поднялась.

— Давай, парень. Найди его. Просто найди. Не геройствуй, не лезь без нужды, не пытайся порвать тварь лично. Для этого есть мы. Его дом пахнет типографской краской и белладонной. Просто унюхай и доложи. Понял?

— Найду, — Рейнеке кивнул, прокатив желваки на высоких скулах...

— Будет беда — не геройствуй, беги. Лоренцо и Ганс прикроют, — юнкер помрачнел, стрелок с итальянцем слитно кивнули.

— Ну, с богом, парень. На всех четырех.

Из глотки юнкера вырвалось глухое рычание, По телу прошла рябь, волной смывая и комкая контуры и черты фигуры. Яков невольно сморгнул, зажмурил глаза на мгновение. Когда открыл — чёрной, неровной грудой лежали на снегу плащ и штаны. Серый, лохматый, широколапый зверь стоял над ними. Застыл на мгновение, махнул серым пушистым хвостом — словно честь отдал, развернулся, взрыв мощными лапами снег и исчез.

"Выпендрежник", — угрюмо подумал Яков, глядя, как танцуют, медленно оседая вниз сбитые лапами в полёт снежинки. Медным, гулко звякнула мушкетная полка, заскрипели солдатские сапоги — Лоренцо и Ганс ушли во тьму вслед за зверем. Воцарилась тишина — мертвая, пробирающая до кости, тишина ожидания. Новый звук — Яков обернулся:

Анна подобрала валяющиеся на снегу вещи, села и начала методично чистить их от грязи. Руки двигались мерно, механически — как у игрушки. Нюренбергской детской игрушки на пружинах, с особым ключиком. Яков поежился. Что-то жуткое было в этих неживых, ровных движениях.

— Жизнь наша собачья, все ждать и догонять. Хоть сам хвост отращивай, — мрачно подумал он, поправляя шляпу. Ветер унялся, небо затянуло облаками и мглой. Пробирался под плащ, кусал за уши мороз. Вдали спал город — неровной зубчатой грудой чёрного камня. Серебристой, тонкой полосой в вышине — крест на шпиле. Внезапно от каменной груды налетел, ворвался в уши вой — протяжный, переливчатый вой, рвущийся явно из нечеловеческой глотки. Анна вздрогнула, с сухим шелестом выпал из ее рук солдатский плащ. Вой повторился, потом ещё. Выстрелов и крика не слышно.