Волчья дорога

И напрасно развязавшийся с ремонтом рядовой Майер бродил по казармам — искал свою кудрявую. Напрасно бродил под сводами юнкер. Кругами, иногда натыкаясь на Майера и старательно делая вид, что не замечает его. Его, и ещё с десяток мужиков слонявшихся так же туда-сюда, не по делу. Анна с подругами заперлись в комнате, подперли дверь сундуком и на двор не показывались, к сожалению и лёгкой тревоге юнкера и прочих. Озадаченный Майер побродил вокруг запертой двери, почесал в затылке, попытался придумать повод, не придумал, сунулся было так. Получил в лоб и пулей вылетел обратно на улицу. На шум зашла Магда, посмеялась, велела юнкеру — ждать. Сюрприз ему будет.

— Что они там делают? — проворчал юнкер про себя.

Тихо. Но недостаточно, Магда услышала. И ответила:

— Задание командования выполняют.

И вобщем-то даже и не соврала. Вот только Рейнеке, полюбовавшийся утром на "выполнение задания" в исполнении кудрявой, зарычал так, будто собрался перекинуться. Вот здесь и сейчас. И кого-нить быстро загрызть, прямо посреди плаца. Как волка ни корми... Но тут хлопнула дверь, и Анна таки вышла на улицу. Юнкер застыл, поперхнувшись рыком. Да так и остался стоять. Магда не врала, ничуточки. Все-таки она была старше, опытнее. И брошенное ей Анне вчера: "и чтоб была у меня самой красивой" вполне сошло бы за приказ. Выполненный сегодня силами Анны, Катаржины и импровизированной швейной мастерской. Судя по отвалившейся челюсти юнкера, на отлично. Простучали каблуки по брусчатке. Музыкой в ушах. Сверкнули на юнкера глаза из под ресниц — огненным, рыжим опалом. Рейнеке церемонно поклонился, в глубине души жалея, что не поэт и не может описать то, что видит, словами.

Рядовой Майер сдвинул шляпу на лоб, почесал затылок, развернулся и пошёл в город. Молча. Скоро ночь, а забор вокруг городских складов самый ненадежный на вид. Свою кудрявую рядовой за три дня изучил хорошо и знал, что покоя ему теперь не видать. Пока такую же красоту не организует. Над плацем прошуршали юбки, простучали дробь каблуки — музыкой, волшебной для ушей Рейнеке, юнкера, по кличке НеЛис.

А для Якова Лесли, капитана пехотной роты прозвучал музыкой тихий щелчок откинутой крышки. Крышки тайника в кабинете майстера Хазера, штадтшкрибера города Мюльберга. Яков помнил этот тайник по первому дню в городе. Писарь достал бутылку из него тогда. Все-таки у Якова не складывалось в голове это все. Тихий, вежливый человек, обгорелая земля, листы на стенах, безумие и паника в глазах у спасавшихся в роте. Пальцы ощупали тайник. Ещё один щелчок — откинулась в пазах задняя стенка.

"Тайник в тайнике, хитро придумано", — подумал капитан, вытаскивая наружу увесистый мешок. Деньги. Много. Яков оглянулся, посмотрел на стол. Письменный стол, бумага, перья. Все в ряд, аккуратно, группами по три. Три чернильницы, три стопки перьев. Три... Капитан усмехнулся, повернулся назад и прощупал днище тайника ещё раз. Стена отозвалась звоном на стук, щелкнул замок. Ещё один. Умно. Внутри мешок, отозвавшийся глухим звяком на прикосновение. Яков вытянул добычу, развязал, вытряхнул на стол. И недоуменно вытаращил глаза. Невысокие оловянные фигурки. Солдатики. Детские игрушки. Впрочем, не детские. В палец ростом, искусно отлитые и раскрашенные вручную. Судя по не совсем умелым, хоть и тщательным мазкам — самим писарем. Яков невольно улыбнулся. Руки машинально расставили фигурки в строй. Оловянная пехотная рота. Мушкетеры со стволами наперевес, пикинеры с острыми пиками, барабанщик, трубач, знаменосец. Капитан в шарфе через плечо, шляпе с перьями, со шпагой в руках. Яков поднял фигурку на уровень глаз, посмотрел, улыбнулся. Оловянный капитан был похож на него. Немного. Такой же прямой нос и решительно торчащий вперёд подбородок.

"Так вот зачем Вам деньги, майстер Хазер", — подумал Яков, рассматривая стоящие в строю игрушки, — оловянных стало мало, в живых решили поиграть?

"А почему бы нет? — вторая мысль рыбкой приплыла на смену первой, — у Валленштейна получилось в своё время".

Яков аккуратно поставил оловянного коллегу на стол и полез в мешок за оставшимися фигурками. Вытряхнул, расставил. И оторопел. Обозная повозка. Раненный, поднявшийся на локтях. Рука откинута и заломлена назад, под странным углом. Раскрашено искусно, бледность на лице была натуральна, настолько, что Яков, опытным глазом, увидел сразу. Не жилец. Из мешка выпала еще одна фигурка, чуть меньше остальных, но раскрашенная ещё более тщательно, хоть и аляповато. Женщина. Обозная шлюха. Бесстыдно задранная юбка, запрокинутая голова. Рыжие волосы. Яков сморгнул, пригляделся. Точно, рыжие. И черный, короткий ёжик у раненного на голове. Кривая шутка судьбы. "Рейнеке и Анна. Да черта с два, — прошептал Яков, чувствуя, как течет по спине холодный пот, — черта тебе с два. Не сегодня"

Далеко, за казарменной стеной, у арки, Анна, улыбнулась. Лукаво, чуть кокетливо. Вряд ли намеренно, но выглядела ее улыбка именно так. И спросила у юнкера, не может ли он ей немного помочь. Вынести мозги получилось куда лучше, чем у тяжелых, осадных "шмерцфрау". Рейнеке ответил "да" прежде, чем узнал, на что подряжается. И весь следующий час тащил на горбу здоровенную бадью из одного конца казармы в другой. Сам, ибо рядовые связь между Аниной улыбкой, юнкером и внеочередным нарядом выучили крепко и попрятались загодя.

А далеко от казарм, в ратуше, высоком доме с часами на главной площади глухо простучало олово. Это Яков смел фигурки в мешок. Одним махом, не глядя. Разлетелись, жалобно прозвенев, по углам так и не ставшие настоящими солдаты, шлюхи и мертвецы. Лишь оловянный капитан остался стоять, уперев сапоги в доску. Яков улыбнулся, подхватил своего упрямого двойника, опустил в карман. И вышел,закрыв на ключ кабинет с разбросанными по полу фигурками.

А в роте набрел на юнкера и загнал того на ночь в патруль со стрелком Гансом на пару. Здравия для. Уж больно романтический вид был у парня. С таким видом долго не живут. Заодно отозвал стрелка в сторону и попросил натаскать парня. На двух ногах и на четырёх, чтоб случайно под пулю не попался. А то ищи хвостатого потом, да гадай, откуда у рядового Майера взялась меховая шапка. Стрелок кивнул и они ушли.

А ночью — глубоко за полночь, когда за окном уже колыхалась и била в стекло липким снегом мгла — в окно Анне постучали. Заскреблись, тихо и осторожно. Почти ласково. Анна сперва долго не могла понять, кто может стучаться в окно третьего этажа. Потом вспомнила, обругала себя дурой последней и пошла открывать. Юнкер же сам просил ее разрешения перекинутся здесь, под крышей а не в лесу. "Форму в лесу оставлять не хочу. Потеряется — плохо будет", — пытался он объяснить, отчаянно смущаясь.

— Конечно, плохо. Чисти ее потом... — подумала Анна и согласилась. Юнкер ушёл в патруль. Через окно, в ночь, серой мохнатой молнией. А теперь вернулся. Лохматый, взъерошенный, мокрый от снега — хоть выжимай. Попытался было встряхнуться. Всем телом, будто собака.

— Ой, — огорчилась Анна, когда снег и грязь полетели по комнате. Зверь замер, опустил голову, спрятал глаза и сделался враз маленьким и виноватым. И очень — очень мокрым. А комнату Анна только убрала.

— Так не пойдёт, — сказала она строго.

Зверь кивнул, аккуратно, стараясь лишний раз не шевелиться. Анна огляделась, подумала и показала на бадью. Ту самую бадью, что Рейнеке тащил недавно. Не самое лучшее место, чтоб помыться, но что же делать, если городская баня закрыта, милостью Флашвольфа, навсегда. Хорошо, что печь на кухне не успела ещё остыть, и вода была. Хорошо, не горячая и не холодная, в меру. И мыло. Ласково плескалась вода, руки Анны гладили и ласкали густую серую шерсть. Мягкую, тонкие шерстинки скользили между пальцами, щекотали нос. Свивались узлами тугие мышцы под кожей. Зачерпнуть воду кружкой, плеснуть, смыть с шерсти текучую грязь. Повторить. Зверь мотнул головой, брызги прошлись волной по девичьей рубашке. Намокла, натянулась тонкая ткань на груди. Рейнеке опустил глаза, смущаясь своей неловкости. Это было так забавно, что Анна улыбнулась и протянула руки — погладить эту большую лохматую голову за ушами. Погладить, почесать, прижаться. Пальцы иголкой кольнула дрожь. Острая, мелкая дрожь — сверху вниз, волной по лохматой шерсти.

Зверь вскинул голову и зарычал. Угрожающе, глухо. Развернул голову, оскалил Анне в лицо страшную пасть. Сверкнули желтые, кривые клыки в огоньке свечки.

Она отшатнулась. Невольно, с негромким "ой". Плеснула вода. Зверь отвернулся. Рык затих.

— Что это с ним? — оторопело подумала Анна.

Юнкер молчал. Потом опустил голову, заскулил. Жалобно и, вроде как, виновато. Словно прощения просил. Глухо капала вода, стекая вниз по серой шерсти.

— Мир? — осторожно спросила она.

Зверь кивнул. Анна вздохнула, схватила одеяло, набросила на юнкера, стала вытирать. Уже осторожно. Зверь молчал. Вот и все. Теперь он чистый, только... Тут Анна вспомнила про одну важную вещь. За день забегалась, забыла. Совсем.

— Спать давай. Ночь уже, — улыбнулась она, накинув другое одеяло на половину кровати. А то опять шерсть вытрясать. Сходить к Магде, поругаться, выбить юнкеру отдельную комнату она сегодня напрочь забыла. Ладно, не под елку же опять его гнать.

"В конце концов, съесть меня и вчера могли. А сегодня он точно не голодный. Целый котел в обед умял", — подумала она, уже засыпая. Под ухом ворчал зверь — мягко и даже уютно. И сны снились хорошие. Только странные — снился почему-то юнкер. Лохматый, в страшном зверином образе, но сидя и за столом. С ложкой, зажатой в когтистой лапе. Только видела его Анна под каким-то странным углом. Снизу вверх. И каемка вокруг, будто это она лежит на тарелке. Почему-то сейчас было не страшно. Совсем. Анна улыбалась во сне. Ласково. Серому лохматому зверю.