Волчья дорога

— Горела недавно.

Капитан кивнул, внимательно оглядел сундуки, стол и разбросанные тут и там бумаги. Вроде, ничего важного. Хотя... У окна, поверх старых карт и приказов валялся белый лист. Исписанный весь, мелким, бисерным почерком.

"Их Светлость, графиня Амалия передает капитану привет и просьбу не забывать бедную вдову..."

Стрелок бросил взгляд капитану через плечо, оскалился, коротко хмыкнул. Капитан кивнул. Рекомендательное письмо, с которым юнкер полгода назад поступил в роту. Валялось в бумагах, но — Яков помнил точно — совсем не здесь. Интересно, кому оно могло понадобиться?

3-22

Земляные работы

Через две недели роту из города попросили. Вежливо, власти ещё не успели забыть недавние дела, тихо, но очень настойчиво. Виной всему была, как ни странно Анна. Ну и Катаржина и прочие ротные дамы. И их импровизированный швейный цех. Дорвавшиеся до чистой и спокойной работы девки развернулись так, что местные портные враз остались без заработка. Цеховые достали дубины, и пошли разбираться. На полпути встретили Майера с приятелями, вежливо извинились и ушли назад, синяки залечивать. Один мастер вспомнил цеховые привилегии и попытался жаловаться фогту. В итоге, Рейнеке-юнкер получил строгий выговор за вытье на луну в неположенном месте, портной, с помощью Магды, вылечился от заикания, а капитан Яков Лесли озверел сам и строго приказал сержанту пресечь безобразия.

Сержант, твёрдо уверенный в том, что от работы дохнут исключительно кони, а рядовые лишь здоровей делаются, пресек безобразия самым простым способом. Взял у города подряд на ремонт часовни. И загнал туда работать Майера, Донахью и прочих нарушителей. За наличный расчёт. В итоге, кроме портных на роту пошли жаловаться ещё и каменщики. Капитан чуть было не попросил юнкера повыть на луну ещё раз, опомнился, сплюнул и велел выступать. Но через три дня. Время нужно было всем. Магде, Анне и девкам — закрыть заказы, сержанту — доделать и получить с фогта расчёт. И у Якова Лесли, капитана пехотной роты тоже осталось в Мюльберге одно незаконченное дело. И оно Якову не нравилось, от слова совсем.

Капитан запинал в себе желание собрать общий сбор и обсудить все ещё раз. Нет. Глупо. О таком не советуются. Только лично и только приказ. "На страшный суд колонной не ходят", — угрюмо подумал Яков и посмотрел в окно. День был ясный. Не день ещё — утро, солнечное. И небо синее, как будто уже весна. Она, конечно, придёт, скоро, но не сейчас. И не для всех. На плацу за окном крутилась обычная суета, опять проштрафившийся Майер тащил что-то тяжёлое, весело переругиваясь с своей кудрявой. Бритый. Яков даже сморгнул, подивившись на такое чудо. А потом спустился вниз, отловил сержанта и отдал приказ. Короткий, из одного слова: "пора". Сардж кивнул. Большего и не требовалось. Они знали друг друга слишком долго, чтобы говорить лишнее. Мимо прошёл Рейнеке-юнкер, с Анной под руку. " Все правильно", — угрюмо подумал Яков и ушёл к себе, избегая встречаться с парнем глазами. Пусть и дальше думает, что капитан Яков Лесли честный человек. Стукнула дверь.

— Благослови вас бог, капитан, — голос из-за спины. Элиза. Безумная с опаленными волосами. Волосы, правда, уже отросли а вот разум пока не вернулся. Никуда она из казарм не ушла. Боялась, а может, просто некуда. Капитан не ответил, даже не обернулся. Захлопнул дверь за собой. Сел за стол.

— За такое проклинают, обычно, — капитан посмотрел на окно и протянулся в сундук, за бутылкой и стаканом. Все равно, пока сержант не придет с докладом — делать больше нечего.

— Дерьмо ваш мир. Война честнее, — прошептал он. Булькнула в стакане мутная, как иные методы, жидкость. Капитан прищурился, посмотрел на свет. Мысленно прокрутил в голове, что будет потом говорить Рейнеке. А парень спросит, обязательно. И лучше пусть верит в официальную версию, про разгневанный народ, совершивший правосудие. А вот про то, как крутился отжатый капитаном печатный станок, наводняя улицы листками с рассказом про "страшное и ужасное преступление". Про то, о чем шептался по кабакам с местной уголовщиной сержант. Про то, что заливал родственникам казненных итальянец Лоренцо — про это парню знать не надо. Пока. Еще успеет насмотреться на всякое.

И с этой мыслью Яков выдохнул, медленно поднес стакан ко рту. И вздрогнул, услышав под окном стук копыт и конское ржание. Обиженно звякнул отставленный стакан, плеснула, разлилась по бумагам мутная местная водка. Яков глянул в окно. На плац, под хрип коней и солдатскую ругань въезжала карета. Изящная белая карета, запряженная четверкой лошадей.

"Какого черта, — мельком подумал Яков, — Не положено же. И как она заехала на таких колесах в эту глушь?". В карете распахнулась дверь, сверкнув золотом герба на солнце. Мысли сорвались, понеслись вскачь. "Какого черта я до сих пор не завёл слугу? И в каком из сундуков искать парадные туфли с пряжками? И как встречать свалившуюся на роту беду. Беду, хорошие новости в каретах не ездят. Хорошие новости ходят пешком, в лучшем случае трясутся на казначейской повозке"

Последнюю мысль Яков додумал уже на плацу. Солнце ударило в глаза, Яков на секунду зажмурился.

— Только не говорите, что ослеплены моей красотой, капитан, не поверю, — прозвенел в ушах царственный голос. Женский, ровный, уже слегка дребезжащий по стариковски. Яков открыл глаза. Ну, разумеется. Годы забрали у этой дамы красоту, оставив взамен царственный голос, осанку и блеск бриллиантов, скрывавших морщины. Старая знакомая, черт ее побери. Их светлость, графиня Амалия. Госпожа тёща имперского главнокомандующего. И теперь она даже не делает вид, что они с Яковом встретились случайно.

— Рад приветствовать, Ваше... — попытался поговорить что-то учтивое капитан.

— Без чинов, капитан, Вы, гляжу, все так же красноречивы, как и при прошлой встрече... — последовавший за фразой смешок был добродушен, тонок и обиден до крайности. Настолько, что Яков собрался и вымолвил:

— Чем обязан Вашему высокому визиту?

— Не здесь, капитан. Проводите меня, нам есть о чем поговорить.

И пришлось капитану делать учтивый вид, подавать даме руку и провожать к себе. Осторожно, стараясь не оттоптать подол сапогами.

" Интересно, как же она все-таки проехала сюда, посреди зимы, — подумал Яков, украдкой оглянувшись назад, на лакированную карету, — впрочем, о чем это я. Эта везде проедет"

— Итак, Ваша светлость, чем обязан? — спросил Яков ещё раз, уже у себя в комнате. Спросил, гадая как можно сидеть на простой табуретке так, как будто это трон. Но их светлости графине Амалии это вполне удавалось.

— Дела, — ответила графиня с улыбкой.

— Не смею спрашивать, какие.

— А зря. Ваши дела, капитан. Вот, полюбуйтесь, — и под носом у Якова захрустела, разворачиваясь, бумага. "Ничего себе", — тут Яков не сдержался, присвистнул себе под нос. Почерк майстера Хазера, штадтшкрибера города Мюльберга. На имя герцога. Донос. На него, Якова Лесли. Объемистый, зараза. Полный лист, мелким аккуратным почерком. Пунктов там. На три петли, расстрел и колесование в придачу. Дойдя до последнего, Яков совсем озверел, не сдержался и помянул писаря по матери, на московитский манер.

— Что, капитан, часовню тоже вы разрушили? — с коротким смешком спросила графиня. Видимо, тоже прочла последний пункт.

— Часовню мы как раз починили. Десять лет без ремонта была, — довольно таки невежливо огрызнулся капитан и посмотрел на самое важное — на дату. Две недели назад. Бумага ушла в первый день, едва они вошли в город. Хороши были бы они, пытаясь отсидеться.

— Откуда это у Вас? — спросил, наконец, Яков.

— Рыбка на хвосте принесла, — ответила графиня с такой же непроницаемой улыбкой.

"А разве не птичка? Хотя кто их непростую светлость знает, может это и не поговорка вообще. Один ее протеже с лохматым хвостом, почему бы не быть и второму — с чешуйчатым?"

— Так что у Вас тут произошло, капитан?

Яков усмехнулся и, как мог кратко, рассказал — что.

Герцогиня выслушала. Молча, непроницаемо. Лишь когда дело дошло до найденного в сундуке указа — улыбнулась и заметила.

— Ах, помню. Намучился же отец Ламормайни тогда.

— Простите, Ваша Светлость, кто?