Волчья дорога

— Маленький, лицо тонкое, в разговоре иногда трогает мочку уха?

— Да, — ответил Яков растерянно. Они что, знают друг друга? Определенно, да. Пальцы графини резко сжались, сверкнув в глаза ледяными и алыми бликами.

— Капитан, Вы идиот. Проводите меня. Быстрее. — с этими словами она вскочила. Резко. Капитан хотел подать руку и не успел. Вихрем по лестнице — вниз, стук каблуков отозвался частой дробью от стен и окон.

— Трогай, — крик сорвал возницу с места, хлопнула дверка, захрапели кони, набирая разбег. Яков запрыгнул в последний момент. Едва успел. Карета сорвалась с места и, не обращая внимания на крики и гам, вихрем пролетела под аркой прочь, в сторону города.

— Быстрее, быстрее. Опоздаем, чёрт вас, капитан, возьми, — шептала графиня, пока бешеные кони несли карету прочь, по дороге к городу.

И они опоздали таки. К особняку у реки, на краю города. Тихому двухэтажному зданию, скрытому от мира кустами и ветками сада. Чёрного, голого сада по зиме. Но, даже и сейчас — слишком тихо для жилого места.

— Приехала утром, мои люди должны сейчас заселятся, — пояснила их светлость, когда карета ворвалась в садовые ворота. Звон копыт взорвал тишину, отозвались эхом стены и чёрные ветки. Захрустел под ногами снег. Парадный вход — две полукруглые створки. Распахнуты, жалобно скрипит на ветру тёмное дерево. Мешковатые фигуры рядом. Яков шагнул вперёд, кладя руки на пояс, поближе к рукоятям шпаги и пистолета. Мешковатые фигуры у дверей. Два человека, вроде — охрана. Мертвы или спят — не разберешь, но крови не видно. Графиня мельком наклонилась над ними, прошептала ругательство. Яков шагнул вперёд, гадая, мог ли он видеть этих парней много лет назад, в монастыре "Парадиз" ( «Неправильная сказка» )

Дом был тих. Нашли ещё с десяток тел. Вроде, не мёртвых, капитан не наклонялся, чтобы проверить. Второй этаж. Комната в углу. Распахнутая дверь, ещё одно тело валяется на пороге. Внутри — хаос и разгром. Графиня выругалась — три раза, тихо но отчетливо. Первый раз — когда увидела брошенный на стол сундук. Второй — при виде сорванного замка. И третий — когда распахнулась резная крышка. Пустота внутри, лишь тонкая пыль, серебрясь, взлетела на воздух.

— Опоздали, — прошептала графиня, — черт вас побери, капитан, опоздали.

— Что это было? — спросил в ответ Яков, разглядывая следы разгрома вокруг.

— Вам не обязательно знать, капитан.

— Может быть. Но сейчас я подниму роту, прочешем все. Не исключено, что найдем француза вместе с тем, что он украл. И жалко будет, если то, что мне не обязательно знать, солдаты найдут первыми. И случайно на растопку пустят.

Графиня усмехнулась в ответ, сверкнула на Якова холодными, под цвет брильянтов, глазами.

— Не надо никого поднимать, капитан. Но, на всякий случай — это была книга. Большая, древняя в красном, кожаном переплете.

— А что в ней?

— Вам не обязательно знать…

Хорошо, проговорил капитан, оглядываясь еще раз. И заметил на стене приколотый лист. Записка. Лист с неровно оборванным краем, почерк аккуратный, четкий.

«Благодарю за гостеприимство, капитан. Жаль, что не удалось толком поговорить и, надеюсь, больше случая не представится. Искренне ваш Рене аббат д’Эрбле»

Графиня за спиной Якова усмехнулась. Странным, горловым звуком, больше напоминающим шипение змеи. Яков перевернул лист. На обороте была гравюра. Старинная, выцветшая гравюра, изображавшая воина в кольчуге и остром шлеме, схватившегося насмерть со зверем в лохматом волчьем обличье. Сверкал острый меч, щерились клыки, круглый щит отбивал удар когтистой лапы.

— Еще и книгу порвал, нехорошо, господин аббат, — проворчала за спиной их светлость.

— Ту самую? — спросил капитан. Молчание за спиной было достаточно выразительным, чтобы принять его за «да».

Глаза капитана скользнули ниже, на подпись. «Вильгельм фон Ринген, благородный и достославный рыцарь ордена ведет бой с Хомой Лютым, князем-колдуном из земли Речицкой».

— И кто тут «благородный и достославный»? — невольно подумал Яков и обругал сам себя. Морда у зверя на гравюре была вполне узнаваема.

3-23

Старые тени

Двадцать лет назад.

Париж, улица Вожижар, особняк Лонгви

Вставать не хотелось. Совершенно. Кровь стучала в висках, редко и размеренно, в такт дыханию. Тусклым золотом сверкала лепнина на потолке. Кололи спину смятые, свитые в узел простыни. Запах щекотал нос — тягучий запах сирени из-за решетки окна, мешался с пряным, сводящим с ума запахом от простынь. Запахом того, что Рене, молодой совсем человек, пока причетник, а в будущем — возможно и аббат, ещё не разучился считать чудом.

— Надо вставать, — прошептал он себе. Не хотелось. Совершенно. В костях — ломота и приятная, даже торжественная опустошенность. Вокруг тишина, старый дом словно деликатно молчит, лишь шелестят за окном ветви сада. Тишина такая, что Рене какое-то время внимательно слушал собственное дыхание. Дыхание, да плеск воды, доносящейся из-за двери. Мерный, торжественный звук. Невольно представилась вода, мерцающая, текущая струей по изгибам и складкам. Тела той, что встала недавно с этой постели. Только что. Интересно, моется она так же, как и говорит? Наверное, да. Эта дама умела быть царственной. Везде, кроме, — тут парень невольно скосил глаза на плечо — на своё плечо, отмеченное пятью параллельными царапинами сегодня. Глубокими, длинными — через все предплечье. Грудь невольно поднялась, схватила воздуха куда больше, чем надо. Будто телу мало недавней бешеной скачки.

— Интересно, а кто она? — спросил он себя, больше, чтобы отвлечься. Толстощекий амур подмигнул со стены.

— Тебе не обязательно знать.

Так отвечала она всегда на такие вопросы. И добавляла улыбку, вместо ответа. Ослепительную для юного Рене. А потом любые вопросы быстро становились не интересны.

— И все-таки, кто? — спросил парень себя ещё раз и начал перебирать память. Дама, тысяча лет благородных предков читались явственно. Высокородная? Возможно. Но... Рене ещё слишком юн для двора, но почему-то казалось, что ее он там не найдёт. Говорит чисто, но в голосе пробегают порой гортанные, жёсткие звуки. Словно французский ей не родной. И слуга, как — то, обмолвившись, назвал ее "их светлостью". Иностранка? Графиня? Об иностранной графине с такой внешностью трубил бы весь Париж. Но салоны и кабаки молчат, и даже вездесущие тетки с рыбного рынка не перемывают косточки их светлости. Кости на пальцах. На тонких, изящных пальцах с перстнями. Старинные, тяжелые. А обручального кольца среди них нет. Вроде, нет.

— А муж у неё есть? — лениво подумал парень, — наверное, есть. Должен быть. Небось страшен, как дьявол и ревнив, как Синяя Борода.

Сквозняк неприятно лизнул холодком грудь. Парень рывком вскочил, вспомнив историю шевалье де Бюсси. Накинул рубашку, потом штаны — быстро, но не запутавшись. Затянул поясной ремень — туго, и подвязки под коленями — наскоро, кое-как. Кафтан отлетел в сторону, равно как и чулки и башмаки с пряжками — подождут. Вначале перевязь — золоченая, парадная перевязь. Но вот клинок, что на ней висит — он не парадный. Совсем. Отцовский прямой клинок, помнящий, как звонили колокола в ночь святого Варфоломея.

— Теперь милости просим, мессир Борода, — прошептал парень хищно и огляделся.

Разорванная на миг тишина сомкнулась вновь. Плеск воды за стеной — такой же убаюкивающий и мерный. Трещит и плюется искрами фонарь у стены, по стенам бегут отблески желтого, теплого света. Стол в углу. Тяжелый, темного дерева. Книга на столе. Толстая, старинная на вид книга в кожаном переплете. Красным, как кровь, багровой медью отливают в свете фонаря литые защелки.

— Интересно, что же вы читаете, Ваша светлость, — прошептал Рене, раскрывая переплет. Тонкая книжная пыль защекотала нос.