Волчья дорога

— Что это может быть— Декамерон? — прошептал он, раскрывая страницы.

Нет, не Декамерон. Рукописные строчки, угловатые, вензеля по углам, тщательно выведенные буквы. Буквы складывались в слова на незнакомом языке. Не латынь и не французский, совсем неведомый. Попробовал произнести пару слов вслух — чужие звуки неприятно царапнули нос и горло. Какие-то схемы с аккуратными подписями.

— Похоже, Ваша светлость балуется тёмной магией, — усмехнулся парень, перелистывая страницу. Модное в этом сезоне, хоть и запрещённое увлечение. Впрочем...мысль оборвалась. Страница перелистнулась с сухим шелестом. За ней была другая, с гравюрой. Огромный, почти в рост человека зверь. Мощные лапы, острые когти. На загривке дыбится шерсть, лобастая голова с пастью, полной клыков. Желтых кривых клыков. Подпись внизу — угловатые незнакомые буквы. Рене невольно вздрогнул, глядя в эту пасть.

— Страшная какая-то сказка.. — усмехнувшись, прошептал он. И насторожился. Плеск воды стих. И что-то ещё. Что-то заскреблось и царапнуло острым. В уши штопором ввинтился звук — низкое, горловое ворчание. Рене обернулся — резко, на пятках. Рука легла на эфес. Приятно захолодила кожу отцовская шпага. Ставня на окне дрогнула и заходила ходуном, ворчание за окном сменилось ревом. Желтый, немигающий глаз уставился на Рене сквозь прутья решётки. Лязгнул, выползая из ножен, отцовский клинок.

— Молодой человек, где вас учили компрометировать даму? — хлестнул новый голос по ушам. Женский, ровный, тихий — но непререкаемый. Словно удар хлыста.. Рене вздрогнул и обернулся, забыв на миг обо всем. Их светлость. Как есть, только халат накинула на точеные плечи. Мало что скрывающий халат. Рене невольно сглотнул. Стук у окна повторился.

— Что происходит, мадам?

— Одевайтесь и покиньте дом. Немедленно, — приказала она и, увидев, что парень колеблется, добавила, — Вам ничего не грозит, если поторопитесь.

— Что происходит? — упрямо повторил Рене, не отпуская эфес. Решетка на окне заметно дрогнула.

— Что происходит? Муж вернулся домой. Вас что, молодой человек, не учили, что нужно делать в таких ситуациях?

Муж? То, что рычало и билось за ставней? Рене ошалел настолько, что опомнился только на улице. Как вышел — не помнил. Почему на ногах башмаки? Когда успел? Щекотала ноздри сирень. Ветерок взъерошил волосы. Дом позади — темен и тих. Что это было? Заскрипел гравий под каблуками. Два шага вперёд. Но потом Рене развернулся и, не зная куда и зачем, упрямо пошёл назад, в тени, хоронясь за кустами. Скинул башмаки — так лучше, дорожка больше не скрипит под ногой. На небе — полная луна, мерцает серебром вверху острая крыша. Свернул за угол, к задней, глухой стене. Здесь тени ложились густой пеленой, стлались, клубились, лишь окно наверху светилось трепещущим жёлтым. Парень замер на миг, подсчитал в уме лестницы и повороты — вроде, то самое. Их окно. А рядом, на крыше... А рядом на крыше щерил пасть зверь с гравюры. Кривую, полную острых клыков пасть...

— Вот тебе и сказка, — прошептал Рене. Звякнул в руке отцовский клинок. Зверь глухо зарычал, медленно поворачивая к юноше огромную голову. С треском распахнулось окно, и женский голос будто хлестнул по ушам. Два отрывистых слова на незнакомом, резком языке. Зверь исчез. Вмиг, будто его и не было.

И еще битых двадцать лет юный Рене, ставший причетником, потом — улыбка судьбы — мушкетером, потом обратно — аббатом Эрбле жалел об одном. О том, что в тот момент развернулся и ушел. Думал вернуться утром. Думал — за ночь тайна никуда не уйдет. Но она ушла, испарилась, исчезла. Когда он вернулся — особняк был заколочен и пуст. Совсем. Соседи ничего не видели и не слышали. Будто и не было пряных, безумных ночей и скребущегося в окно лохматого чуда.

Двадцать лет. До этого дня. Серого, холодного дня на берегу Эльбы, на поле, под скрипящими крыльями ветряной мельницы. Их много стояло здесь, на этом берегу. Щелкнула под пальцами застежка. Раскрылся красный переплет, ветер налетел, растрепал желтые страницы. Буквы готического письма — Эрбле усмехнулся, вспомнив себя двадцать лет назад. Надо же было принять самый обычный немецкий шрифт за колдовские руны. Гравюра. Та же, что и двадцать лет назад. Лохматый, оскаленный зверь. И подпись внизу.

— Эх, зачем же вы наврали тогда, Ваша светлость, — чуть грустно, усмехнулся давно разучившийся верить в чудеса маленький аббат, разбирая подпись под картиной, — тоже мне, муж...

Под гравюрой была подпись — их светлость, барон Вольфхарт фон Ринген. Дата рождения. и, ниже строчкой — "текущее месторасположение — замок Гаунау".

— Ну, что же, господин барон, нам есть о чем поговорить, — усмехнулся аббат Эрбле, захлопывая книгу. Холодный ветер налетел, взвил плащ. Нетерпеливо переступил с ноги на ногу конь, просясь в дорогу. Аббат обернулся — вдали, там, где перечеркивал синюю реку черной чертой наплавной мост появилось шевеление. Длинная, слабо различимая издали полоса. Люди, повозки. Ветер донес глухой стук — лениво бил барабан. Хлопало на ветру знамя с черным имперским орлом. Рота Якова Лесли покидала город Мюльберг.

— Надеюсь, мы больше не встретимся, — прошептал аббат и махнул своим — пора. Выступаем.

Глава 4 - Волчья жена

4-1

Гроздья рябины

Просто так уйти из Мюльберга рота не смогла. Капитан был человек опытный, Найтмайстер стражи свое дело знал, да и сержант тоже не вчера родился. Уход роты из города они на троих планировали долго и тщательно, как не всякую боевую операцию. Кабаки и весёлые дома прочесали загодя, выловили за шкирку загулявших. В итоге, кое-как собранная и с огромными ругательствами построенная рота торжественно, с развевающимся на ветру знаменем впереди и под барабанный бой прошла по наплавному мосту через широкую и синюю от тонкого льда Эльбу. Прошла колонной по сизой от оплывшего снега равнине, под черными крыльями ветряных мельниц. Барабан бил, отбивая такт — медленно, словно печально. Хлюпала под ногами жидкая грязь. Туман укрыл город за спиной, тускло сверкнули в спину кресты на шпилях. Будто доброго пути пожелали. На козлах обозной повозки Анна поежилась вдруг и подумала, кому теперь достанется комната с беленым потолком в офицерском крыле казармы. Колесо наехало на камень, повозка дернулась, Анна прикрикнула на лошадей и приказала себе выкинуть дурные мысли из головы. Получалось плохо. Ветер с реки разогнался над сизым льдом, налетел, крутанул над головой чёрные крылья мельницы. Протяжный, тоскливый скрип полоснул по ушам. Анна украдкой протерла слезящиеся глаза и вцепилась покрепче в поводья. Что толку жалеть сейчас. Юнкер украдкой махнул ей рукой — они с Гансом на пару шли в конце, подгоняя отставших.

Так и прошли с полмили. Но за первым же холмом капитан скомандовал привал, велел разбивать лагерь, хоть прошли всего ничего. А ближе к ночи поднял людей и повел скорым маршем, почти бегом, назад, в город. Без повозок, без барабанов, тихо. Клинки наголо. Как раз вовремя — за день уцелевшие местные "коты" опомнились, подумали и решили, что оставшихся в городе девок можно и пощипать, а то под крышей сержанта те зажили слишком хорошо, место свое забыли и делиться разучились. Это было общее, хотя и в корне неправильное мнение, в чем Мюльбергский криминал убедился быстро, как только пришла ночь. Вначале все у них шло хорошо — подкупленный звонарь ударил в набат, толпа горожан, гудя, собралась, затрещали дымным пламенем факелы. Заводилы, насаживая пропитые глотки, кричали в толпу что-то горячее и проникновенное, про бога, кару и нравственность. Толпа отвечала, кое-где сверкнула холодная сталь, полетели первые камни — и тут злые от скорого марша солдаты ворвались на площадь с трех сторон. С четвертой стороны погромщиков прижала городская стража, кто успел — тот сдался, остальных по-быстрому покидали под лед. Все прошло без потерь, лишь рядовой Майер схлопотал шрам на весь лоб и шикарный фингал под глазами, а Магдина с Анной повозка пополнилась третьей пассажиркой — кудрявой Катаржиной. Хотела девка в городе остаться, домик сняла, и на тебе

В итоге Майер притащил ее, беспомощную, Магде на лечение — зацепило шальным камнем. Впрочем, очнулась кудрявая быстро, встряхнула головой, сходу обложила отборным десятиэтажным матом всех мужиков без различия чинов, званий и гражданского состояния. Магда выслушала залихватскую руладу внимательно, кивнула — жить, дескать, будет — и отошла к костру с булькающим над ним котелком. А кудрявая отдышалась, загребла снега в горсти, фыркая, растерла лицо. Стряхнула с рук влажный комок, алый и черный от дешевой краски, загребла опять, еще и ещё. Пока не обернулась чистой стекавшая с пальцев вода. Встряхнулась, подсела к костру и спросила, сверкнув на всех озорными глазами:

— А куда ваша рота, собственно идет?

"Вот чёрт, — про себя подумала Анна, незаметно пододвигаясь ближе, — о чем я только думала?". Заскрипели под ухом солдатские сапоги. Мимо прошел, улыбнувшись, Рейнеке — юнкер. Куда-то спешил. И Анна весь марш закрутилась в делах — вначале в больших и страшных до звенящего ужаса, потом — ради разнообразия — в мелких, но не менее насущных. А самого важного не выяснила. Ветер — полуночник задул с севера, вызвав скрип и шепот в ветвях недалекого леса. Скользили по небу белые облака — лениво, как нехотя. Им было неважно куда скользить и зачем. А вот людям...

— Так куда идём? — спросила Катаржина ещё раз, пряча под платок чёрные волосы.

Трещал костёр, разбрасывая искры.

— Парадиз, — пояснила Магда, снимая с огня котелок, — это монастырь такой. Мы там года четыре назад гарнизоном стояли. Хорошее место, — усмехнулась она, помешивая густое варево ложкой.

— А долго стоять будем? — осторожно спросила Анна, гадая, чем грозит ей новое место.

Магда подула на ложку, усмехнулась так, что качнулась на лоб светлая, тонкая прядь волос.