Волчья дорога

— Ну, фрау Холле, ну я же просил, — резкий голос от двери. Господин барон, только его не хватало. Анна застыла, что жена Лота — соляным столбом. Глаза в пол, перечитывать трещины в камне. В ушах шелест, лязг застежки. Потом равнодушный смешок.

— Ну Вольфхарт, не будь занудой. Эти люди так забавно пугаются.

— Забавно, забавно, — отозвался у Анны в ушах сердитый рык барона. — Вы меня с такими забавами без прислуги оставите, мадам. Не то,чтобы я возражаю, но нам здесь ещё месяц сидеть, по меньшей мере. И то если француз не наврал.

"Интересно, а господин барон умеет не орать?" — подумалось мельком. Анна застыла, так и не поднимая глаз. На неё не обращали внимания. Как будто чёрные тряпки прислуги сделали ее невидимой. Ещё один смешок. Низкий, грудной.

— Ладно, Вольфхарт, тем более, что эта ... — тут Анна рискнула поднять глаза. Напоролась взглядом на взгляд этой фрау. Ледяной, издевательский. Вздрогнула и опустила глаза опять.

— Как и ты шуток не понимает.

Новый окрик протянул хлыстом по ушам:

— Чего стоишь, помоги мне одется, — с Анной фрау Холле не ворковала — приказывала. Анна помогла, изо всех сил стараясь держать глаза ниже, а руки — ровно. И не дрожать. Хорошо хоть господин барон решил держаться в рамках. То есть за закрытой дверью, снаружи. И без него это было настоящей пыткой. Наконец последняя застежка щелкнула у чертовой фрау на шее. За дверью сердито стукнула трость. Терпеньем господин барон явно не отличался. Фрау напоследок погрозила Анне пальцем. Поймала за воротник — жалобно треснули ветхие нитки — притянула к себе, проговорила на ухо:

— Будешь болтать — высеку, — Анна дернулась, чужое дыхание обожгло углями по коже, — и смотри, перины мне взбей на совесть.

Анну передернуло ещё раз А фрау уже ушла, бросив напоследок взгляд в зеркало. Поправила волосы, сама себе улыбнулась, промурлыкала под нос:

— Eщё хороша.

— Ничего особенного, — выдохнула Анна ей в спину. В уже закрытую дверь. Встряхнулась, пожелала чертовой фрау-лисе встретить еще много нового и интересного в жизни. Например рядового Майера. Пьяного, с дружками и в тёмном углу. И дверь за ней подпереть, чтоб прочувствовала, что такое хорошая шутка. Потом отдышалась и решила, что остолопа — Майера надо и пожалеть. А вот майстер Фрашвольф для фрау будет в самый раз. Пусть на нем свой юмор оттачивает, до посинения. Точнее, до хрустящей корочки. Последнее Анна подумала уже гораздо спокойнее. Дело не ждёт. Хорошо хоть благородные господа не узнали ее в чужих тряпках. Повезло. Но управляющего подставлять не надо. А значит уборку надо закончить и быстро, пока фрау не вернулась. Что Анна и сделала, благо работа непыльная. Постель, шкафы, одежда. Женские платья. Отдельно — цветастый кроатский мундир. Не удержалась, проверила карманы. Нехорошо, конечно. Но в Аннином положении позволительно.

— Вполне, — подумала она, шаря руками по складкам. В карманах — пусто. Только тут и там белые пряди — то ли шерсти, то ли волос. Анна вытащила одну такую, повертела в руках. Вроде бы у Рейнеке в карманах тоже вечно валялись клочья шерсти. Его собственной. Один раз она их чуть не выкинула, парень смешно ругался тогда и просил больше этого не делать. Жалобно так. Анна невольно улыбнулась, вспомнив эту сцену. Давно ещё, в Мюльберге. Эх. Шаги за стеной. Мимо. Анна ойкнула, быстро убрала прядку в карман и вернулась к работе.

Напоследок Анна прошлась влажной тряпкой по столу. Ровная поверхность, пятна чернил и духов. Ящики, ящички, шкатулки. Во весь стол. Одна на другой, ровными рядами.

— Что в них? — время поджимало, уборка закончена, фрау могла вернуться в любой момент. Но все же... Лакированная крышка щелкнула в пальцах. Одна, другая, третья. Бумаги, бумаги. Тонкие и толстые, шелестящие листы, бисерный почерк, пятна сургуча, пыль и лавандовый запах духов...Анну так и тянуло покопаться в них. Будь больше света и времени. Но оно как раз поджимало. Шаги за стеной, сердце Анны в груди глухо стукнуло. Девушка замерла на миг, перевела дух. Затихло, вроде. "Пора уходить", — подумала она. И все же любопытство пересилило. Еще одна крышка, щелкнув, откинулась в ее пальцах. Внутри, на бархатной подушке два предмета. Желтая кость и белое серебро. Обломок клыка и монета. Крест на боку, крейцер, старинной чеканки. Толстый, блестящий кругляш. Сплющенный, с пятнами по краям.

"Что такое?" — вздрогнув, подумала Анна. Шкатулка захлопнулась. Шаги за стеной — опять. Анна подобралась, огляделась — все, вроде, в порядке — и пулей выскочила из комнаты. Тонким звоном в ушах — каблуки. Собственные каблуки. Жаль, что стучат так быстро. Надо бы спокойно, помедленнее, — не получалось, хоть Анна старалась изо всех сил. Конец коридора, поворот, лестница вниз. Все хорошо, здесь, далеко от господских покоев она в относительной безопасности. Еще поворот. А вот и кухня, знакомая дверь, кухарка и управляющий с дочкой. Похоже, уже не ждали ее обратно живой. Господин даже на спасибо расщедрился. И на комнату заодно. Точнее, приказал кухарке поставить Анне кровать, выдать белье и уложить, как следует. После лагеря, похищения и всех ужасов — даже неплохо. Они ещё посидели, поболтали перед сном. В каморке, под треск сальной свечки. Кое как привели в порядок тряпки, одолженные Анне в одежду. Собственное, пошитое в Мюльберге платье Анна свернула и спрятала. Аккуратно, бережно, так, чтобы никто не видел — где. Не для местных, сальных глаз она его шила. А кухарка вздохнула, прочла молитву и, охнув, задула свечу. Пора спать. Ночь на дворе. Спать Анне хотелось ужасно. Но кухарка храпела, как рядовой Майер со всеми его приятелями, хватал за ноги противный сквозняк, а в голове табунами бродили испуганные мысли.

"Что же делать?" — эта мысль упрямо билась в ее голове. Анна повернулась с боку набок раз, другой. Сон не пришёл, зато пить захотелось. Анна встала. Оделась — на ощупь, тихо, стараясь лишний раз не шуметь и тихо выскочила из их каморки. Зашла на кухню, напилась, поперекладывала на полках банки и склянки. Бездумно, от нечего делать. Уж очень раздражал Анну здешний бардак. Все тихо, лишь таракан в углу шуршит. Заболела голова. Девушка поморщилась, накинула на плечи чей-то халат и выскользнула через заднюю дверь на улицу. Там падал снег — белой, слепящей завесой. Падал, ложился пеленой на чёрные камни, играл желтыми бликами в свете фонарей и маслянных ламп. Бастион вдали — приземистый гранитный исполин обзавелся поверх кокетливой белой шапкой. И косичками, там где ветер сдувал снег вниз, во двор. Это было красиво. Очень. Анна невольно сделала пару шагов.

— Стой, кто идет, — окликнули ее часовые...

— Свои, — отозвалась она машинально. И только потом вспомнила, что свои далеко. Обернулась — в карауле пара солдат. Один высокий, замотанный в какие-то тряпки до глаз, другой поменьше. Высокий дернул лицом, оскалился. Так, что Анна невольно шагнула назад, гадая, успеет ли добежать до кухонной двери. По оскалу длинного выходило, что нет. Но другой солдат сдул с носа светлый чуб, улыбнулся и толкнул в бок приятеля.

— Отстань от человека. И впрямь своя. С роты Лесли, — теперь Анна узнала его. Тот самый паренек, что привёл ее на кухню. Разговорились. Вначале осторожно, потом нашлись общие знакомые, и разговор потек веселей. Высокий передавал приветы, спрашивал про друзей-приятелей. Когда-то он служил вместе с Майером, Донахью и всей его бандой и искренне радовался, узнав, что его дружки пока на этом свете. Говорили долго. Высокий — его звали Генрихом, а маленького Роном — беспрестанно дергал лицом, всякий раз пугая Анну зверским оскалом. Пугал, пока Анна не спросила напрямик — что с ним? Оказалось, все просто. Зуб у бедолаги болел. "Хоть вешайся," — пробурчал солдат и скорчил гримасу страшную до того, что Анне стало его жалко.

— Подожди, я сейчас, — сказала она ему и кинулась обратно, на кухню. Вроде бы в куче банок она видела корень валерианы.

— Должно помочь, тряпку и на зуб, — сказала она, прибежав назад со склянкой. Солдат поблагодарил. Долго и с чувством. Заодно Анна спросила, как тут служится, в крепости?

— Небось, под крышей легче, чем в поле?

В ответ тоскливый, затейливый мат с пожеланиями всем подряд провалиться на месте.

— В поле хорошо, только зимой холодно, — объяснил длинный, отдышавшись, — зато всегда можно найти что-нибудь на зуб. А тут, в крепости с едой — хоть вешайся. С голодухи. Одни кроаты жрут в три горла, да господа, а на пехоту их баронская милость плевать хотели. И сидят они тут, как в тюрьме. Раньше, хоть за стены можно было выйти, силки поставить, наловить кого, благо лес рядом. А теперь и то боязно. В лесу третий день...

Из-за стен донесся вой — тоскливый, длинный, переливающийся. Волчий вой. Солдат вздрогнул, развел руками.

— Страх смертный в лесу второй день. Волк, да лисы, да огромные все. Кувырком, все друг за другом гоняются. Во рту пена, пасти — во, — развел руками солдат, — мы уж и за стены ходить боимся.

Вой долетел ещё раз. Солдаты вздрогнули разом. А Анна пошла спать, пожелав перед сном Рейнеке приятного аппетита. Спалось, правда, плохо. Холодом несло от стен, щипал ноги сквозняк из рассохшейся рамы. А руки привычно искали что-то пушистое и мягкое, но находили лишь камень стены. А потом в крепость пришёл новый день. Как и в роте — под бой барабанов.

Утром местная кухня показалась Анне ещё неприглядней, чем вечером. Грязь, бардак, в углах — тараканы. "Безобразие!" — Последнее Анна, не подумав, сказала вслух. Но кухарка не обиделась, лишь поддакнула, — "Бардак и есть, только как ей одной с этим справиться?"

— А почему одной? — спросила Анна, выслушала порцию охов и жалоб, вспомнила ночной разговор и выскочила за дверь. Поймала пару солдат и вежливо спросила — не хотят ли благородные господа солдаты поесть на халяву. Халява, в Аннином толковании — это тряпку в зубы и все-все-все перемыть. Должно быть, пехоту допекло крепостное сидение — перемыли, как миленькие, хоть и ворча. Но, зато и наелись от пуза. Кухарка тоже ворчала, ну и пусть ее. Так думала Анна, смотря, как кухня превращается в нечто, на вид приличное. А потом как бы невзначай зашёл еще один солдат и спросил — а что здесь, собственно, происходит? Солдат, как солдат, на вид ничего особенного. Маленький, старый— лет сорок на вид — горбоносый. Но, судя по тому, как резко пехота собралась и ушла — непростой. Да и кухню вошедший осмотрел цепко, но так ласково, что Анна невольно вспомнила ротного сержанта. А господин управляющий слегка побледнел и быстро нашёл себе работу подальше отсюда. А Анна от нечего делать изобразила самую милую из улыбок и предложила новому гостю поесть, раз зашёл. Тот улыбнулся ещё раз, опять напомнив Анне старого сержанта. Потом назвал свое имя.