Волк Спиркреста

Но не от боли.

— Все будет хорошо, — говорит мой отец. Его голос тихий, но решительный. Его брови нарисованы, челюсть сжата. — Захара. Все будет хорошо.

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.

Мой голос сейчас едва превышает шепот, как будто ему едва хватает сил пройти через мое больное горло.

— Потому что я неоднократно встречался с молодым мистером Кавински. И он всегда производил на меня впечатление молодого человека, способного позаботиться о себе. О себе и о других. Сильный человек, хороший человек. — Уголок его рта слегка приподнимается, упираясь в бороду. — Такой молодой человек, которого я с гордостью могу назвать своим сыном.

— Папа, — говорю я, и хотя я хотела сказать это с упреком, боль в моем сердце настолько остра, что мой голос ломается пополам. На глаза наворачиваются слезы, горячие и слепящие. Я смаргиваю их и вытираю глаза. — Не заставляй меня плакать. Я должна быть сильной.

Я должна быть сильной ради него.

Он будет сильным для меня.

Машина останавливается, и я распахиваю дверь, прежде чем водитель успевает отстегнуть ремень безопасности. Отец зовет меня за собой, но я уже бегу, топая ногами по свежевыпавшему снегу. Улица пуста и призрачно бела.

— Яков! — зову я, пробивая голос сквозь боль хриплым криком. — Яков!

Я чувствую его присутствие раньше, чем успеваю заметить. Не знаю, как. Но я чувствую что-то — тепло, тягу, — что заставляет меня повернуться. Темная фигура пробирается сквозь снег. Яков.

Его большое тело складывается само собой. Его длинные ноги подгибаются, и он спотыкается на снегу. Я выкрикиваю его имя и бегу. Он поднимает голову, его темные глаза находят мои, и в них появляется выражение, похожее на далекое удивление.

Облегчение проникает в меня, как вода, прорвавшая плотину. Оно почти сбивает меня с ног, но я продолжаю идти.

— Яков!

Я настигаю его как раз в тот момент, когда он наклоняется вперед. Из моей груди вырывается вздох, и я выбрасываю руки, чтобы поймать его. Он рушится, и мы оба падаем на снег.

От него пахнет потом, дымом и кровью. Он лежит совершенно неподвижно, и я сжимаю руки, прижимая его к себе так крепко, как только могу, как будто пытаюсь втянуть его в свою грудную клетку и проглотить в самое сердце.

Я держу его так, словно больше никогда не смогу отпустить.

Вместе

Яков

Мне снится сон, и во сне я вижу мертвую женщину из озера.

Только на этот раз она не мертва. Она стоит в травяном поле, одетая в старое платье и мягкий кардиган поверх него. Ее руки не тянутся ко мне. Они покоятся на ее руках, испещренных венами. Ее лицо морщинистое и строгое.

— Ты сделал свой выбор, мальчик, — говорит она.

— Мне жаль, — говорю я ей.

Только говорю не я.

Это тощий одиннадцатилетний мальчик с темными волосами и острыми черными глазами. Мальчик, который предпочитает бегать, а не драться, мальчик, который мечтает заработать достаточно денег, чтобы купить своей сестре набор акварельных красок.

— Не извиняйся, — говорит она. — Мы сами делаем свой выбор. Когда-то я сделала свой. Теперь ты сделал свой. — Она вздыхает и машет рукой. — Ба, из тебя получился бы плохой товарищ по смерти, парень. Вся эта кровь в твоих жилах, вся эта страсть в твоем сердце, все это отчаяние от жизни. Ты слишком жаждешь смерти.

А потом она смеется и говорит: "Holodnyy volk syl?nee chem sitya sobaka."

И тут я просыпаюсь.

Первое, что я замечаю, — это непрерывный писк больничного оборудования. Я прогоняю темноту сна. Она исчезает, унося с собой смеющееся лицо старушки.

Появляется комната. Больничная палата с белыми стенами, белым светом, вазой с цветами, голубым одеялом, капельницей.

А потом лица. Пожилой мужчина с гладкой смуглой кожей и темной бородой, поросшей сединой, рукава рубашки закатаны, руки скрещены, он спит в кресле. Лорд Блэквуд. Рядом с ним — Закари, его очки надвинуты на лоб, он смотрит в чашку с кофе в левой руке. Теодора спит, положив голову ему на колени, ее волосы серебрятся на темно-зеленой шерсти его брюк, а правая рука Закари ласкает пряди в его пальцах.

Лицо Захары лежит рядом с моим, ее щека — на уголке моей подушки. Она свернулась калачиком в кресле, придвинутом прямо к моей кровати. Ее волосы собраны в хвост, а на ней пиджак, который ей слишком велик. Она крепко спит, ее ресницы лежат на шелковистой щеке. На правой стороне ее лица синяк, а бровь рассечена.

Я протягиваю руку, чтобы дотронуться до нее.

Она поднимается, как будто я ударил ее током. — Ты очнулся!

— Твое лицо, — хриплю я.

Никто меня не слышит, так как комната просыпается точно так же, как и Захара. Зак встает, проливая кофе. Тео вскакивает с места, ее голубые глаза покрываются розовым ободком. Лорд Блэквуд резко поднимается в своем кресле. Все они говорят более или менее одновременно.

— Яков, как ты себя чувствуешь? — говорит Зак.

— О, Яков, ты нас так напугал, — говорит Тео, перебегая на другую сторону кровати и хватая меня за руку.

— С ним все в порядке, молодые люди, успокойтесь, — говорит мистер Блэквуд, качая головой. — Дайте человеку немного пространства.

Захара берет мои щеки в свои руки и сжимает их, прижимаясь лбом к моему. — Ты дал мне обещание, помнишь? Ты не сможешь умереть, пока я не разрешу тебе.

— Я не умер, — говорю я ей.

Но если бы я умер, и если бы мне каким-то образом удалось попасть на небеса, это выглядело бы примерно так.

— Я не думаю, что ты должна решать, когда Кав умрет, — говорит Закари своей сестре. — Похоже, это должен решать он сам, нет? В этом вся суть свободы воли.

— Философии не место в больничной палате, — говорит Захара.

— А мне кажется, что именно там ей и место, — пробормотал Захара.

Он садится на край моей кровати, его рука находит руку Тео, даже не глядя, и он улыбается мне. — Как твоя рука?

Я опускаю взгляд. Я даже не заметил, что моя правая рука в повязке, обмотанной по всей длине и прижатой к груди. Я пытаюсь пожать плечами, но новая волна боли прокатывается по мне, заставляя вздрогнуть.

— Уже лучше, приятель.

— Похоже на то, да. — Он сглатывает и прочищает горло. — Мне жаль, что меня не было рядом, чтобы помочь.

— Мне тоже жаль, — шепчет Захара.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, чтобы сказать ей, чтобы сказать им обоим, ангельским братьям и сестрам Блэквуд, что у них нет причин извиняться. Но когда я смотрю на Захару, сидящую в кресле, то вижу только повязку, обернутую вокруг ее шеи, синяки на ее лице, сияющие пурпурным и красным, порез на брови.