Вольные повести и рассказы

Старшинить учись в своём доме. Жену, детей и домочадцев учи в воле и в строгости, малых как больших, а больших как малых, жену без детей, детей без людей, а поневоле – и на людях. Учи детей веселию и потехам, затеям, играть песни и плясы с молоденьких ноготков. Сонце тоже играет. Квас, и тот норовит. Игра – другая натура, не играючи, забудешь свой нрав. Игровые стойки в труде и в бездолье. Они движут душу, тело и ум. В труде не плох, на игрищах скоморох. В игре учи узнавать людей, в пути и в беде пригодится. Мерное озорство пользе помощник. Озорство – то игра-красна красных людей. Учи играть, не заигрываясь, всели робость играть на мзду, на случай, на счастье – тут не удаль, не ум, не прибыль; тут сором и погибель. Вели чистоту телесную и душевную блюсти пуще глаза, не вели блудить, разгульно бражничать, красть, в клевету и в ложь не вдаваться. Поучай не завидовать, не наушничать, на чужое не посягать мысленно и деянием; не помнить зла и не гневиться, не осуждать кого без очья явной вины; к старшим по роду быть послушным и покорным, к родне – дружелюбным, к младшим и бедным – приветливым и милостивым; праведную обиду терпеть с благодарностью, как и праведную укоризну; избегать безрассудства и в ответ не мстить; всегда при себе иметь свою особную достойность и приличие.

Не тщись сана мудрого, тщись сана умного, этого хватит; люди увидят и скажут, кто ты. Сыну-деду, сыну-отечу и сыну-внуку по притчу рода родовичам русам не дозволены неправедность и согрешение, от коих происходит неблагополучие, множатся скорбь и страдания. Родитель неправедности и согрешения ты сам и не ищи виноватого в чужом ряду, а ищи в своём роду; это и будет твой ум.

Всякий грех наказуется и влачится тяготами и лишениями. Зло сотворившие в переступлении Языцей – кровосмешение, обман девиц обмороком и насильство над девством, лихва, воровство, разбойство, убиение – грех непрощальный во времени – получай муки вечные на небесах от Бога Рода и муки земные робича и робичины от суда мирского и поношения людские, чтобы с корня не было помыслов к разорению и развращению рода; покусители наказуются, покушенные обеляются после тягот их очищения. Обман, клевета, обида телесная и лесть неубийственная – муки временного страдания от судьи мирского. Бражничество распутное, блудь, неверность жены и мужа, нецелокупность, нечистоплотность, лесть и лукавство, зависть и насмехание – муки душевные от осуда, поношения и охула людского.

Ручения в любви рушатся судом любви и родителей, без осуда людей. Браки рушатся судом мирским, хулой и осудом.

В принуждении к сорому обманом ли, силой ли, хитростью ли – противоборство не хуже срама, ибо за доброе дело и срам хорош; за гиблое дело и сором гибельный. Сотворившие иный грех, благоденствия не наследуют, ибо грех и есть зло, а зло и есть грех, как одно, за это и наказуются судом или осудом, поношением или охулом.

Покаяние и искупление есть спасение души. Искупления полагаются перед Богом Родом и тоже перед людьми в дни Богородия, как тоже и в будни. Молодому не в грех, за что искупляется старый. Кот не за то кается, что мышей во сне видит, но за то, что съел мясо чужое. Думы наказуются Богом Родом, совершения – судом и собором. Убегом в лес не спасают душу, спасают душу прибежищем к покаянию. Покаявшись, будь покаянным.

И сохранит тебя Бог Род, и род твой, и дом твой, и любовь твою, и всё полезное и благое от Бога Рода получишь. И перед людьми честен будешь, и в душе своей свет откроешь, и благоденствием утешишься.

Ныне Языцам – вежам нашим и промыслу доброму ты, причт рода родовичей русов – Сын-Дед, Сын Отеч и Сын-Внук, – научен, владей, верши не свершённое нами, и продолжай их в вечном труде, в вечной радости и в непрерывной любви. Любовь – попечение Бога Рода и твое лицетворение. Всё изменяется, не находя и не теряя в постоянье исхожих крупиц, неизменны лишь Богородие и Любовь. Языцы надоумлены духом прадедов и дедов, предков наших. Языцы есть матица правиславия русов. Сын-Дед, Сын Отеч и Сын-Внук родовичей русов есть Сыне Языцей.

Да будешь ты.

Сыны:

– Корнями мы в святой Руси. Плодами мы в России. В России мы лелеем Русь, чтоб Русью вдохновлять Россию.

Звероиды и Стрибог Рассказ

Войдя, он остолбенел. В прихожей ему улыбалась Алла. Она была в вольной рубашке из мягкой ткани со вздетыми рукавами, а грудь и живот её были совершенно… телесного цвета. «Шортики» представляли собой две занавесочки-треуголки – одна сзади, другая спереди – всё остальное пространство было опять же телесного цвета. Вплоть до щиколоток, ниже которых были носочки. Она была с пылесосом в руках, тех руках, которые были просунуты в рукава. Прибирала его квартиру.

Ищут душу, а она на виду, в глазах. В её синих она тихая, чистая, русская. А сейчас озорная.

– Ты почему без?… – он не знал, без чего. Лучше бы спросил, почему она здесь. – Ты бы опустила подол. – Где он увидел подол?

– Почему я «без», так это от собственной красоты. Я здесь одна прибираюсь и любуюсь в зеркалах. А тебе нравится смотреть на мои красивые ноги? Я себе очень нравлюсь. Коль прихватил меня – и ты любуйся.

– Что, правда, то правда. Я тебя знаю, а снаружи как следует и не видел. Всё в спешке, всё на бегу. Брось пылесос, потанцуй, я хочу тебя видеть!

– Хо-хо-о… – И она стала импровизировать немой танец, отступая перед ним вглубь второй прихожей и ещё глубже – в гостиную. Немой танец – это танец без музыки, но когда вместо музыки звучит муза тела самого танцующего человека. Алла изгибалась. Она семенила ногами. Она поворачивалась на носочках. Она поводила всеми частями тела, как бы останавливая их на мгновение, чтобы дать рассмотреть их животрепещущую красоту, она подавалась к нему вперёд и вновь отступала, заманивая в некие дебри. Потом она стала решительно наступать на него, а он, не понимая замысла её танца, стал пятиться от её натиска. Она довела его до шкафа. И остановилась в позе гимнастки.

– Ну, как, Люб? Скажи! – Каждая струнка её фигуры просила о том же.

– Сама знаешь. У меня к тебе чувства на грани любви. У меня перед тобой страх, я боюсь любовницу шефа, боюсь ошалеть… Ну, ты красивая. Ну, лихо танцуешь. У тебя и русское, и цыганское… Стоп, стоп! Больше ни пяди. Отступи!.. – он повертел перед её носом пальчиком.

– Хо-хо-о!.. Любан! Спасибо. Переодевайся при мне. Я люблю смотреть, как Женя переодевается. Я люблю его. Отдана ему родной мамочкой. Но если бы можно иметь двух мужей, я бы тебя просила… Я и тебя люблю.

Лучась любовью, она смотрела на него, склонив шейку набок. Он переодевался, не спуская с неё испытующих, а вместе с этим, и жадных глаз.

– Странно. Мне не кажется ложь, или ты так хитра? – говорил он Алле.

– Люб, друзей не обманывают. Я сказала тебе, буду другом, и этому не изменю. Женя знает, я ему рассказала. И знаешь, как он поступил? Он отдал меня…

– То есть?

– Отдал тебе. Перебеситься. Так он сказал: «Ты перебесишься, а Любан из тебя сделает человека». А я подумала, что мы с тобой натитанимся… Только Аллочке не говори, будет скандал. Это между нами.

– Во, попал! Вы все здесь тронутые, и я с вами тронусь. Ты думаешь, я поверю? Если бы шеф так сказал, он бы вытурил тебя из дому, или, в крайнем случае, зная меня, снабдил тебя документиком. Письменным! Вот так! – Он переоделся, взял в руку свой компьютер и хотел идти, но теперь не знал, зачем и в какую сторону.

– Представь себе. Свеженький мандатик. Он так и сказал: «Любан к тебе не притронется пальцем. Возьми удостоверение!» Вот оно. Сегодняшним числом. Он сказал: «У Любана наполовину кровь, а наполовину навозный продукт целомудрия». Хо-хоо… На, читай! Продукт… – она подала ему «корочку» читательского билета или служебного пропуска. Он открыл и увидел фотографию этой самой красавицы, рассматривающей его синим щуром из-под домашней печати шефа. Лаконичный текст был таков: «Удостоверение. Дубинину Любану. Для дисквалификации сомнений». Роспись шефа, печать шефа, сегодняшнее число.

– А что это такое – дисквалификация сомнений? – спросил он, хотя прекрасно всё понял.

– Ну, Люб, мне ли тебе объяснять. Я и то понимаю. Дисквалификация – это лишение квалификации. Если у тебя есть сомнение, ты лиши его квалификации и его не будет… Я правильно понимаю? Хо-хоо… Так что, Любан, начинай из меня человека делать, но имей в виду, что все твои слова будут известны шефу.

– Каким образом?

– Я должна буду перед ним отчитаться. Это была его оговорка…

А сам уже, лицемер, владел её талией. А та, поэзия, обвивалась лозочкой вокруг его рук.