Вольный стрелок
Шрифт:
– Что тебе? – спросил Мещерский, делая выписки из какого-то фолианта.
Анчар молчал и топтался на месте.
– Что случилось? – Мещерский недовольно поднял голову от книги.
– Она отказалась взять деньги, – вздохнул он. – Зарплату.
Надо сказать, что Вита, по договоренности, получала определенное содержание.
– Ты что, обидел ее?
Анчар даже не ответил: как можно обидеть красивую и дорогую вещь хозяина?
– Она что-то сказала?
– Сказала. Что больше не может брать за это деньги.
Мещерский впервые в жизни растерялся. Это было непонятно.
– Где Вита?
– У себя. – Анчар опять затоптался на месте. – У нее слезы. – И уточнил: – Из двух глаз.
Мещерский взглянул на него, ожидая совета. Анчар отвел глаза – что он мог сказать?
Мещерский тревожно вздохнул и пошел к Вите.
О чем они говорили? Скорее всего Вита призналась в любви к нему. Давней. Напомнила о первой случайной близости. Просила отпустить ее. Мещерский… просил ее остаться.
С этого дня все изменилось окончательно в его жизни. В жизни обоих.
Вначале Князь узнал, что есть настоящая женская любовь – горячая и нежная. Не за деньги. Вообще ни за что.
Через некоторое время он узнал, что есть и настоящая мужская любовь, когда становится необходимым не только тело женщины, но и ее взгляд, улыбка, шорох платья; когда ее голос звучит самой прекрасной музыкой, а каждое движение сводит с ума, разливается чем-то горячим в груди, бросается в голову, туманя ее несбыточными, неиссякаемыми желаниями.
И этим редким, ранее не познанным счастьем одарила его Судьба (в насмешку или в отместку), когда оставалось ему жить совсем немного.
Мещерский не пришел в бесполезное отчаяние. Он поступил по-мужски – решил и здесь взять сполна все, что не добрал ранее. И эти последние месяцы его жизни дали ему многократно более того, что он имел в прежние, богатые событиями годы.
Он понял, что все на свете – деньги, вещи, власть, – не стоит и одного взгляда любимой. Что самое прекрасное и необходимое на свете – это любовь, музыка, книги. Это холодный лунный свет и жаркое солнце, это море, ласкающее прекрасное тело возлюбленной, это ее горячий шепот в ночи, свет ее глаз по утрам…
Он понял, что это – щедрый и незаслуженный нами дар Богов. И стремился насладиться этим даром всеми силами души и тела.
До конверта ли ему было? Так, да?
Но развязка неумолимо приближалась. Мещерский и его любовь были обречены на расставание. Долгое или вечное, кто знает?
Видимо, я произнес эту фразу вслух, потому что вошедшая Женька серьезно спросила:
– А что же с Витой будет? Она столько до этого пережила. Столько ей досталось…
– Досталось ей, – взорвался я. – А тебе не доставалось? Тебе не было трудно? А то взяли моду: как жрать нечего – так сразу на панель…
– Серый, я не одна была. Ребята рядом надежные, вроде Серого. Нешто вы меня на панель бы пустили?
Жалостные у нас люди. Всему оправдание найдут. Особенно – женщины.
Деликатно постучал в дверь Анчар. И неделикатно за дверью высказался:
– Зачем сидите вдвоем утром? Вам разве ночь вдвоем мало? Пойдем кушать, да?
Тебе бы все кушать.
– Слушай, Арчи, – сказал я за
завтраком, когда Женька ушла на берег, – у нас мало оружия…– Сам думал. Вчера.
– Придумал?
Он довольно сверкнул зубами из-под усов.
– Хотел тебе сувенир сделать. Но так скажу. У меня в горах пулемет есть. Максимов по фамилии…
– Это с которым твой дед за Родину воевал? С красными или с белыми… К этому пулемету мы патронов и в музее не найдем.
– Зачем музей, да? Все есть в одном месте. Много этих… ленточек. И железный ящик с патронами. Они, как консервы, в нем лежат. В масле, да?
Вот это уже не слабо.
– Далеко отсюда?
– Если ты меня отвезешь – два часа Потом вечером приедешь. Я уже вернусь с гор. На сиденье Максимова положим. Давай выпьем вина и поедем.
– Не сейчас. У меня важная встреча с врагами. Когда вернусь – как раз время будет. Спокойное. Несколько дней. Успеем и Женьку проводить и пулемет привезти.
– Як врагам с тобой пойду. Шашку возьму, ружье. Они испугаются.
– Нельзя, Арчи. Я пойду один. И без оружия.
Он вылупил глаза и, наверное, обозвал меня в душе нехорошим словом: как это идти к врагам без оружия, да?
Да я и сам об этом думаю…
За пулеметом мы пока не поехали, а вина все-таки выпили, и я пошел к себе надеть плавки – Женька ждала на пляже. Теперь она меня будет учить стилю «дельфин». Много у меня учителей, стало быть. И наставников.
Едва я закрыл за собой дверь, как за окном запрыгала по камням забытая мною сигнальная банка из-под пива, сбитая бесшумным выстрелом из снайперской винтовки.
Образ жизни все-таки накладывает свою лапу на мировоззрение отдельно взятого индивидуума (во, завернул!). Вот и Монах, ведя столь праведный и уединенный образ жизни в размышлениях и молитвах (и в грехе, правда, с Монашкой), нашел совершенному оружию такое безобидное применение, как стрельба по пустым банкам – им ведь, наверное, не больно.
Впрочем, все это, как и все другое, – до поры. Оружие всегда находит свой путь к прямому применению, к своему изначальному предназначению. Причем независимо от рук, в которых оно находится.
Я шагнул в окно и подошел к подножию монастыря.
– Что надо, святой отец? – заорал я, запрокинув голову. – Чего уж теперь таиться?
В одном окошке зашевелились и раздвинулись ветки, Монах высунул голову:
– Завтра в одиннадцать утра. Гостиница «Лавровая ветвь», двенадцатый люкс, второй этаж. Один и без оружия.
Я поставил машину на стоянку и вошел в холл гостиницы.
Тотчас высокий человек в белом костюме покинул свое кресло возле пальмы в кадке (модерн интерьера плюс ретро его деталей) и направился ко мне:
– Вы к господину Логинову?
Я усмехнулся.
– Вы ошибаетесь. Я к гражданину Кускову, – с выделением «гражданина».
– Я не ошибаюсь, – он сделал выражение: какая разница. – Я вас провожу.
По лестнице под ковром и начищенными прутьями мы поднялись на второй этаж, остановились у дверей люкса, где торчала еще одна пальма и еще один высокий в белом костюме, отворивший нам дверь.