Волошский укроп

Мармеладов сразу устремился к этой траурной парочке, сдернул с вешалок, потом быстро просмотрел остальную одежду.

– А вот вам и ответ! – сыщик потряс черным платьем. – Теперь можно точно определить, зачем жертва пила отраву. Не хотите ли взглянуть и вы, господа?

Взглянули, разумеется, но ничего не поняли. Митя предположил, что у г-жи Аксяновой недавно умер близкий человек, оттого и два черных платья в гардеробе, часто носить приходится. Кавалергард же высказал гипотезу, что покойница работала в доме, где хозяева очень строгих правил и потому не допускают вольностей в одежде. Вспомнил он и то, что все его надзирательницы (по одному только этому слову можно заключить, что добрые отношения с гувернантками у маленького Платона не складывались), ходили именно в таком виде, за что и получали одинаковое прозвище – «ворона».

Мармеладов отмел предположения резким жестом, но заговорил примирительно:

– Господа, господа! Вы опять позабыли, что для ищейки самое важное – нюх. Заметьте, что аромат французской воды отчетливо слышен лишь на одном черном платье. Другое пахнет только нафталином, поскольку его давно не надевали. И если вы сравните их внимательно, то поймете почему: второе гораздо меньшего размера!

– Так что же, в этих комнатах проживала еще одна женщина? Помоложе? – переспросил почтмейстер, все еще не понимая, куда заведет цепь логических рассуждений приятеля.

– Нет, конечно. Все эти платья принадлежат г-же Аксеновой. Более того, десять, постой-ка, даже одиннадцать из них имеют небольшой размер. Тогда как два – черное и лиловое, – куда просторнее. Их только она и надевала. Неужели непонятно? Гувернантка в последнее время набрала лишний вес, уж не знаю по какой причине, и пыталась похудеть. Вернуться к своим прежним размерам. Потому и новый обширный гардероб не заводила, и от прежнего не спешила избавиться, верила, что скоро снова сможет надевать все эти платья.

– Отчего вы решили, что дамские секреты связаны с отравлением? – взвился адъютант. – Вы нас нарочно морочите, Родион Романович?

– Имейте же терпение, сударь. Вот Митя привык давно к моим монологам. Я ведь и вправду порой увлекаюсь, подробно пересказываю свои умозаключения, как будто это может быть интересно кому-то помимо меня… Если коротко, так сводится все к тому же волошскому укропу. Неужто только я слушал ботаника? Или вы позабыли его объяснения? Семена фенхеля заваривают кипятком и этот настой помогает похудеть. Учитывая склонность г-жи Аксеновой к размеренному распорядку, предположу, что пила она его в строго назначенное время, между обедом и ужином. Скажем, в три пополудни или в половине четвертого. Стало быть, доктор мог заехать гораздо раньше, привезти отравленные семена, и уехать, пребывая в полной уверенности, что жертва сама примет яд, когда он будет уже далеко от места преступления.

– Ах, ползучий гад! – теперь возмущение Ершова выплеснулось на другой объект. – Как он все продумал, до тонкостей.

– А разве шпионам не платят как раз за подобную изворотливость? – переспросил Мармеладов. – Я с самого начала ожидал, что схватка с ним будет не из простых. Тут ведь не обыкновенный душегуб, а злодей-невидимка. Прекрасно умеющий менять внешность. Мы читали показания доктора, но самого г-на Быковского мы в глаза не видели. Возможно это вы и есть? Отрекомендовались г-ном Ершовым, адъютантом по особым поручениям, но кроме этих сведений, мы ведь о вас ничего не знаем.

– Как вы смеете! – задохнулся от гнева кавалергард.

– А могу ведь и я быть тем самым доктором-шпионом, – не меняя тона проговорил сыщик. – Только сейчас вернулся из заграниц, всем говорю, что в Париже зиму провел, а может статься, обманом явился сюда из Константинополя.

– Родион Романович, к чему вы клоните? – юноша побледнел и, на всякий случай, снова вцепился в подсвечник.

– Хотите начистоту? Извольте. Вы мне, сударь, с самого полудня не доверяете. И я понимаю почему. С вашей службой, наверное, родного брата подозревать начнешь. Но и я не испытываю к вам полного доверия, поскольку здравый смысл подсказывает, что шпионов прежде всего нужно искать в министерстве иностранных дел. Ведь все секреты, до которых алчут добраться враги государства нашего, хранятся именно там. Не исключено, что вы вовлечены в это дело гораздо глубже, чем хотите показать. Но мне не интересны ваши шпионские игры, я здесь лишь для того, чтобы отыскать похищенную девочку. Поэтому если вы скрываете какие-то важные сведения, только потому что на них стоят красные печати – прошу вас, г-н Ершов, прекращайте это паскудство. Расскажите все, что может помочь спасению Анастасии!

– Я не… Ничего не скрываю, – замялся Ершов.

– Платон, у нас мало времени, – увещевал Митя. – Скажите все, как на духу.

– Нечего говорить! – к юноше вернулся давешний апломб. – О похищении Анастасии я знаю не больше вашего.

Почтмейстер вздохнул и отвернулся. Мармеладов пожал плечами, зашагал к дверям, на ходу отдавая распоряжения:

– Сейчас нам, похоже, придется разделиться. Доктор-отравитель опережает нас изрядно, стало быть, нам не нужно рисковать, а лучше навестить одновременно двух оставшихся свидетелей. Мы с Митей пойдем пешком до Страстного бульвара, к купеческой вдове. Вы же, сударь, скатайтесь на карете к городовому Милораду. Есть шанс хоть кого-то застать в добром здравии. А в шесть вечера снова заглянем к Быковскому, как раз ужин подадут.

IX

На обоих адресах сыщиков встретили рыдающие женщины. Сестра Милорада проплакала битый час, припав к груди кавалергарда. Из ее сбивчивых объяснений сложилась такая история.

Сразу после полудня городовой вернулся с дежурства и потребовал закуски. Потому что очень желал выпить – за праздник, за здоровье, да мало ли еще за что: душа просит, понимаешь, Ксенька? Пока сестрица собирала на стол, Милорад заварил себе настой из какой-то травы, он уже два месяца так лечится, говорит – от желудка хорошо помогает. Раньше бывало водки хряпнет и с первой же рюмки корчится, криком кричит – нутряная грызь покою не дает. А от травы этой полегчало, теперь может и три рюмки употребить, без корчей желудочных.

Но в этот раз вышло по-старому. Охнул, скатился со стула, вроде сказать что-то хотел, да кровь горлом пошла. Девушка бросилась к соседям за помощью, прибежали, а он уж и не дышит. Доконала, видать, хвороба. Дохтур? Не звали. Стыдно сказать, да денег нет, чтоб дохтуров оплачивать… Нет, чужих людей в доме вообще не было. Траву подменить? Точно не могли, брат ее всегда с собой носил, в кармане. Слишком дорого обходится, говорил, чтоб где попало бросать. Да и не бывает никакого ущерба от этих настоев, всегда одна только польза. Вернее всего, что выпил водки он где-то прежде, по пути с дежурства. Вот из-за нее, проклятой, и окочурился…

Вдову Паланину в это же время оплакивали две пожилые женщины – кухарка с горничной, и юная племянница Светлана. Мите пришлось выслушать полное жизнеописание Агриппины Саввичны, урожденной Демидовой. Про детство ее на Урале, где чудом не расшиблась, упавши в заброшенный рудник. Потом еще про сватовство почтенного купца из Царицына и первые годы семейной жизни, омраченные постоянными загулами мужа. Рассказали про переезд в Москву, где супруг то ли прикупил, то ли забрал за долги по векселю две мануфактуры. А спустя всего месяц, волею Божьей, овдовела голубушка наша, осталась одна-одинешенька. Так десять лет и прожила, в достатке и покое. Теперь же и ее прибрал, в праздничный день – добрая это примета: кто на Троицу помрет, сразу в рай попадет…

– Ничего доброго в смерти нет и быть не может. Она всегда зло, хотя и неизбежное, – оборвал причитания Мармеладов, войдя в комнату. – А смерть г-жи Паланиной так и вовсе плохая примета. Для убийцы. Потому что теперь-то мы его точно поймаем.

Он успел осмотреть дом и нашел лист бумаги, с виду такой же, как тот, на коем писано упреждение для обер-полицмейстера. Только этот был свернут конусом, с защипом на конце, а внутри обнаружились душистые мохнатые листочки.

– По какой надобности ваша тетушка пила отвар фенхеля? – обратился сыщик к безутешной племяннице. – От бессонницы, надо полагать?