Волошский укроп

Х

Рынок на Трубной площади или попросту «на Трубе», как называла его вся Москва, собирался с самого рассвета. Здесь не было прилавков и закутков, как на других базарах. Торговцы стекались на открытый участок за домом Внукова стихийно, без определенного плана. Становились на любом приглянувшемся месте. Раскладывали товар прямо на земле, подстилая старую рогожу. Удобство такого метода заключалось в том, что в любую минуту можно было связать узлы подстилки крест-накрест, забросить получившийся узелок за спину и унести нераспроданное до следующего раза.

Продавали здесь всяческое барахло – от краденных сапог до фамильных драгоценностей, зачастую также добытых преступным путем. В этом смысле рынок имел дурную репутацию, оттого здешним торговцам часто пригождалось умение быстро убегать с узлом на плече.

С недавнего времени на рынке стали торговать живностью – щеглами и канарейками, стрижеными кошками, собаками, натасканными на защиту дома. Даже росомаху, помнится, какой-то охотник на цепи водил. Все эти звери да птицы были постоянно голодными, потому шумели, не умолкая: от лая, мяуканья, птичьих трелей гвалт вокруг стоял невообразимый. Потому и торговаться приходилось, повышая голос до крика. Добавьте к этому неудобству смрад от клеток и немытых псин, а потом еще грязь, повсеместно разносимую лаптями, сапогами и калошами. Да в придачу толпы людей, снующих туда-сюда, причем чуть не половина из них пришла лишь с одной целью: незаметно выкрасть у вас кошелек, перстень или часы, чтобы тут же продать их на противоположном углу рыночной площади.

Платон Ершов в привычном щегольском мундире чувствовал себя здесь не слишком комфортно. Хотя и он признавал, что суета эта им только на руку – можно наблюдать через два ряда, без риска быть замеченными, за торговцами специями. На всем рынке обнаружилось только трое таковых, причем все они стояли в одном месте, локоть к локтю – прямо напротив двухэтажного дома с дешевыми квартирами, где проживали студенты и самые мелкие чины.

– Который? – спросил Митя охрипшим голосом, явно страдая от недосыпания. Зато сапоги он сегодня надел старые, растоптанные, предполагая, что вновь придется много ходить. А спасительную трость он еще вчера вернул приятелю. – Кхе-м… Который из них?

Троица различалась не только внешним видом, но и способами торговли. Долговязый молодой брюнет с горбатым носом, выдающим уроженца кавказских гор, и жесткой щеткой усов, держал на плечах коромысло со спиленными концами. С него свисали на тонких бечевках шелковые мешочки разных цветов. Как только покупатель спрашивал мускатный орех или гвоздику, горец безошибочно ухватывал один из мешочков и отсыпал нужного товару. Кроме того, на коромысле болтались какие-то шишковатые колбаски, от которых долговяз постоянно отгонял мух. Время от времени он начинал выкрикивать непонятные слова: «Чурчхела сладкая! По-кахетински, по-имеретински… Ай, пальцы оближешь!» Но такие призывы только отпугивали людей, даже детишки, всегда падкие на сладости, не спешили лакомиться чуч… черх… Вот, и не выговоришь даже. Тогда кавказец замолкал ненадолго, но забывался и снова начинал зычно выкрикивать: «по-мегрельски, по-лечхумски…»

Сосед его торговал молча. Средних лет рыжий кудряш с золотой серьгой в ухе, сидел на перевернутом ведре. Сбоку стоял складной столик, плетеный из ивняка. На нем громоздились вперемешку плетеные же туески, и выдолбленные деревянные плошки, накрытые тканью. Торговец улыбался женщинам любого возраста – от юных служанок до седых старух. А когда покупатель выбирал нужную специю, ловко скидывал с пальца наперсток и отмерял им нужное количество перца, а то и шафрана. Как успел разглядеть Митя, таких наперстков у него было шесть, только указательный и большой пальцы оставались свободными.

– Заметь, в чем хитрость, – наставлял почтмейстера Мармеладов. – На мизинцах у рыжего самые маленькие наперстки, но именно ими он отвешивает наиболее дорогие специи. Хитер, мошенник!

Третий торговец – невзрачный сгорбленный старичок с черной бородой, – носил на шее объемистый ящик, на манер коробейников. На него сыщик и указал своей тростью.

– Этот? – удивился Ершов. – Но почему? Что в нем такого особенного?

Ничего особенного в торговце не было. Серый сюртук, неприметный на вид. Черная борода чуть серебрится сединой. На левом запястье браслет из кожаных ремешков с блестящим полумесяцем. Даже издали видно, что это не золото, обычная латунь. Туфли – бесспорно выдающиеся, с загнутыми носами, но даже они никак не объясняют выбора Мармеладова.

– Из всех троих этот менее всего похож на описание, надиктованное свидетелями. Обычно, когда хотят отвести подозрение, выбирают полную свою противоположность. Каков был Дубровский? Молодой высокий блондин с чистым лицом. Кавказец молодой и высокий, да не блондин, к тому же усат. Рыжий тоже частично подходит под описание. Он бреется и, судя по роже, тот еще разбойник. Но в остальном не похож. А сгорбленный старик – это тот на кого мы бы вообще не подумали. Стало быть, он и есть Мехмет-бей.

– Как-то все это… Неубедительно! – продолжал сомневаться кавалергард. – Сплошные допущения, а не доказательства.

Наутро к адъютанту вернулся прежний апломб. То ли успехи в любовных баталиях, а может похвала начальства, – за доклад спозаранку, в котором он приписал себе большую часть заслуг Мармеладова, – окрылили юношу. Впору было бы парить гордым орлом, однако кавалергард имел внутреннее родство совсем с другой птицей: сейчас он снова ходил индюком, раздуваясь от важности.

– Желаете доказательств? Извольте, – сыщик заметил перемену в поведении Ершова и улыбнулся. – Вы смотрите на старика-торговца не меньше, чем я. Скажите, что самое интересное в его ящике? Только не оборачивайтесь резко, а то ненужное внимание привлечете.

Платон наморщил лоб, силясь припомнить.

– Ящик как ящик. Обыкновенный, обтянут кожей.

– А заметили ли вы, что внутри он разделен на ячейки? – спросил Мармеладов.

Адъютант бросил беглый взгляд на коробейника. Кивнул.

– И наверняка обнаружили, как и я, что в каждую ячейку втиснуты свертки, сделанные в виде конуса, с защипом на конце…

Ершов снова присмотрелся к торговцу и опять подтвердил правоту сыщика.

– Стало быть, вы увидели, что бумага, из которой сделаны свертки, плотная и слегка желтоватая…

В этот раз кавалергард разглядывал товар старика не меньше минуты. Потом, все еще не понимая Мармеладова, грубовато спросил:

– И?..

– Совсем такая же бумага, как в письме, которое похититель отправил обер-полицмейстеру.

Ершов ахнул и побледнел.

– Достаточно ли вам этого доказательства? – без тени злорадства поинтересовался Мармеладов. – А впрочем, есть и еще одно. Я приехал сюда первым рейсом конки, попутно побеседовал с кондуктором, кучером и, что важнее всего, с форейтором Ерёмкой. Именно он вспомнил, как некий прохожий угостил лошадку сахаром, почесал за ухом и пошел себе дальше. А через минуту Бурка стала взбрыкивать и ржать. Так вот, на прохожего Еремей смотрел мельком, опознать вряд ли сможет. Но запомнил накрепко, что у того была длинная черная борода.

«Ощипал индюка, выпотрошил и в суп бросил!» – одобрительно подумал Митя.

Кавалергард вспыхнул, но ответ сдержал. Было заметно, что осерчал на сыщика, который прилюдно выставил его в глупом свете, хотя еще больше злился на себя. Развернулся на каблуках и молча двинулся прочь. Мармеладов удержал его за плечо, шепнул несколько слов и направился в противоположную сторону. Там толстяк в кафтане цвета гороховой каши ловко вырезал из деревянных чурбачков головы различных зверей. Одни только головы, но так натурально, что покупали их охотно. На большой колоде, поставленной вместо стола, раззявил пасть в беззвучном реве медведь, а вот лось – раскидистые рога, пожалуй, с ладонь. Мастер отбросил последнюю стружку и положил рядом с ними ушастого зайчишку.