Волошский укроп

Мармеладов сел рядом, сложил руки на набалдашнике черной трости, опустил на них подбородок и несколько минут молча смотрел, как лодки скользят по водной глади – одни спокойно, а прочие рывками… Три крепких парня затеяли соревнование и теперь пересекали пруд наискосок, разгоняя остальных громким посвистом.

– Рискну предположить, что в этой фразе должно появиться некое «но», – сказал он наконец. – В современном обществе редко бывает выгодное дельце и без подвоха.

Улыбка почтмейстера облетела, как яблоневый цвет под весенним ливнем.

– Все так.

Критик перевел на Митю внимательный взгляд и с ходу выявил диагноз.

– Перлюстраторы?

– Откуда… – опешил тот. – Я, наверное, никогда не пойму: как тебе это удается?

– Простое умозаключение, – Мармеладов снова вернулся к созерцанию импровизированной регаты. – Когда говорил о выгоде, лицо у тебя перекосилось, а нос наморщился, будто учуял неприятный запах. Стало быть, что-то в этом дельце вызывает брезгливость. Причем ты не можешь это изменить, хоть и начальствуешь в целом округе. Приходится смиряться. А по вашему ведомству самое гадкое и противное – это как раз перлюстрация. Более того, бороться с ней невозможно, поскольку одобрена сия низость на самом высоком уровне. Из наблюдения за твоими гримасами и родился вывод.

Митя восхищенно слушал приятеля, кивал и с нетерпением ждал момента, чтоб подтвердить правильность вывода.

– Верно. У нас в почтовой конторе посадили агента тайной полиции – здоровый детина, пахать на таком можно. Он вскрывает сомнительные конверты и читает, что люди пишут друг другу. И этот самый перлюстратор, – я их называю перехватчиками писем, чтобы язык не ломать, – по природе своей мерзейшая личность. Постоянно хихикает, когда читает. Противно так хихикает, а как найдет что-то неблагонадежное, аж руки потирает от радости. Раздражает он меня, братец.

– Опять морщишься, – откомментировал Мармеладов, – будто слизняка съел. Надо тебе последить за выражением лица, а то как бы не разжаловали обратно. Начальство должно проще относиться к сделкам с совестью, а ты теперь большой чин. Радоваться должен. Человек же работает с азартом, старание прикладывает. Ради безопасности императора, либо московского градоначальника, либо еще кого-то, но непременно во благо государства.

Митя оторопел, даже дышать перестал, но разглядев озорные искорки в глазах приятеля, выдохнул с облегчением.

– Экий ты насмешник… А я уж было подумал, что всерьез!

– Наверное, воздух Европы сделал меня чуточку вольнодумцем. Хотя… Я ведь в самом деле много размышлял, пока путешествовал. И вот что пришло в голову. Давешняя моя теория о том, что можно разрешить себе убийство ради некой «великой» цели, – причем величие здесь непременно стоит заключить в кавычки, поскольку оно мнимое и происходит из заблуждения человека, – так вот теория эта срабатывает на любом уровне. Дробится на более мелкие осколочки. Люди наделяют себя правом на любую подлость – слежку, шантаж, доносы, выколачивание признаний, да вот хоть бы и эту твою перлюстрацию. И вроде бы по отдельности все это не так страшно, как убийство, однако через всю эту мелкую с виду подлость сейчас многим людям страдание выходит. А скольким еще выйдет в будущем?

– Гоняли мы с тобой революционеров, а сами-то, сами, – почтмейстер сдвинул фуражку вперед и почесал затылок в растерянности.

– Что ты, Митя, революции тут не помогут. От них наоборот, еще хуже сделается, поскольку любая смута все низкое в человеке еще больше обнажает, – Мармеладов говорил отстраненно, наблюдая при том, как трое спорщиков развернули лодки и размашисто двинулись обратно, к дальнему берегу пруда. – Тут бы надо каждому внутри себя построить крепость и там заточить все подлое и гадкое, что в нас есть. А тюремщиками поставить совесть и стыд. Отказаться от «великих» предприятий, но только по доброй воле. Тогда, глядишь, и сумеем сохранить нравственный закон внутри нас. Но это так, очередная теория…

Он взмахнул тростью и отбросил маленький камешек в зеленую пирамиду ближайшего куста.

– Трость, надо полагать, дань парижской моде? – желая увести приятеля на более легкий разговор, спросил Митя.

И не угадал.

– Подарок от нашего общего знакомого, полковника Пороха. Прислал к Рождеству, за помощь в поимке бомбистов.

– Похвалил, значит?

– Это как посмотреть. Видишь, на рукояти гравировка: «Иным острым идеям лучше бы никогда не покидать ножны»… Отношения наши по-прежнему далеки от взаимной приязни. Порох и вся столичная охранка, воспринимают меня как меньшее зло и обращаются лишь в том случае, когда не могут сами победить зло более крупных форм и размеров. Не исключаю, что втайне лелеют надежду: не справится однажды Родион Романович с каким-либо преогромнейшим злодеем, так пусть оно его и сожрет… А знаешь, Митя, ну их всех к лешему. Пойдем-ка лучше в трактир и пропьем все, что не пропито в заграницах!

Деньги, уплаченные финансистом Шубиным за успешно раскрытое дело с ограблением, были почти целиком потрачены на путешествие. Зиму Мармеладов провел в Париже, на обратном пути задержался в Вене и Берлине.

– А ты г-жу Меркульеву навестил? – с любопытством спросил почтмейстер, прислушиваясь к ощущениям в правом сапоге. – Она ведь тоже где-то в Европе сейчас.

– Нет. Я долго размышлял – заехать к Луше или нет, но в итоге счел эту затею неразумной.

– Господи, да при чем же здесь разум? – воскликнул Митя. – В таких делах лучше слушать, что сердце подскажет.

– Сердце – лишь мышца, которая двигает кровь по человеческому организму. Такой же простой механизм, как часы. Мозг куда сложнее устроен. В нем могут одновременно уживаться логика, здравый смысл и воспоминания о чудных мгновеньях… Кстати сказать, в Париже я узнал, что французы с восторгом читают Пушкина!

– А других русских поэтов?

– Помилуй, друг мой, да есть ли другие? – улыбка литературного критика вышла кривобокая, как турецкий ятаган. – Но, впрочем, и их читают… Виделся с г-ном Тургеневым, он часто устраивает холостяцкие обеды с Флобером и Гонкурами. Оттого стал несколько шире не только во взглядах, но и в талии. Встречал издателя Суворина – милейший человек, приезжал за опытом. Во Франции продают серию книг для бедных, в дешевых переплетах, но прекрасные произведения. Так вот Алексей Сергеевич затеял такую же библиотеку у нас выпускать. Три дня мы с ним составляли список классических и современных авторов – романы, повести, рассказы и очерки. Томов двести набралось. И тут Суворин говорит: «Дело за малым, теперь надо обучить нашу бедноту грамоте».

Митя захохотал, пожалуй даже чересчур громко, несоразмерно рассказанному анекдоту. Но очень уж хотелось поскорее разогнать осадок от недавнего разговора.

– А самое прекрасное, удалось побывать в доме у Жюля Верна, – Мармеладов взмахнул руками, как бы демонстрируя масштабность события. – Был допущен в святая святых, кабинет писателя. Там огромная карта мира, во всю стену. Веришь ли, на ней вообще нет пустого места! Исчеркана пунктирными линиями, вокруг кружочки, стрелочки. Порою какая-нибудь пустыня исписана целыми абзацами, а рядом верблюд с двумя горбами нарисован.

– Для вдохновения? – уточнил почтмейстер.

– Наивность этого предположения доказывает, что ты, Митя, ничегошеньки не знаешь о писателях. Ты очевидно думаешь, что monsieur Верн любуется закатом, а потом бежит домой и второпях, роняя слезы умиления и восторга, записывает свои мысли и так вот рождается великое произведение? Разочарую тебя. Monsieur Верн, как и многие другие писатели, трудится по десять часов в день. Подобно шахтеру, перелопачивает тонны шлака, чтобы выискать крупицы золота. А уже из них плетет нам сюжеты, в том числе и про прекрасный закат.