Волшебная ферма попаданки, или завещание с подвохом

— А теперь — вместе! — скомандовала я Кейдену.

Я снова посмотрела . Я видела, как синие нити жизни от здоровой земли тянутся к исцелённому участку, но не могут пробиться. Я своей магией начала строить для них мосты, каналы, новые пути. А Кейден… он своей силой давал им импульс. Он подталкивал жизнь вперёд, наполняя мои «трубопроводы» своей энергией.

И потоки соединились.

В тот же миг выжженная земля взорвалась жизнью. Трава выросла нам по пояс. Среди неё расцвели сотни маленьких белых цветов, похожих на звёзды. Мой синий барьер растворился. Границы больше не было. Ферма снова стала единым целым.

Мы стояли посреди этого цветущего чуда, грязные, уставшие, обессиленные, но абсолютно счастливые. Мы сделали это.

Кейден посмотрел на меня. В его золотых глазах не было ни насмешки, ни высокомерия. Только чистое, незамутнённое… восхищение.

— Изольда, — сказал он тихо, и я замерла. — Она пыталась провести этот ритуал в одиночку, много лет назад, когда скверна только появилась от какой-то твари. У неё не получилось.

— Почему? — прошептала я.

— Ей не хватило… — он искал слово, — …точности. Её магия была как моя. Огонь и воля. Она могла сжечь скверну, но вместе с ней она сожгла бы и землю. Она не могла строить. Не так, как ты.

Он посмотрел на цветущую поляну, потом на меня. — Ты сделала то, что не смогла сделать она. Одна из сильнейших ведьм своего времени.

И я поняла. Это был не просто комплимент. Это было признание. Признание того, что моя странная, «инженерная» магия, магия попаданки из другого мира, была не слабее. Она была просто другой. И именно она была нужна этому миру.

Я стояла посреди цветущей поляны, рядом с древним драконом, и впервые в жизни чувствовала, что я на своём месте. Не в Екатеринбурге. А здесь. И что моё главное приключение только начинается.

Глава 29

Весь следующий день мы были как пьяные. Пьяные от успеха, от усталости и от осознания того, что мы сделали. Мы ходили смотреть на нашу исцелённую поляну, как на восьмое чудо света. Трава была сочной, цветы пахли мёдом, а воздух над этим местом был чистым и лёгким. Даже Зорька и Ряба, казалось, чувствовали перемену и вели себя оживлённее.

Кейден был молчалив. Но это было другое молчание. Не холодное и надменное, а задумчивое. Он подолгу смотрел на меня, когда думал, что я не вижу. И в его взгляде я больше не видела ни снисхождения, ни даже простого удивления. Там было что-то новое. Что-то похожее на… уважение? Или даже на трепет. Словно он смотрел на равную себе силу, которую не мог до конца понять, и это его одновременно и восхищало, и пугало.

Вечером, когда Элина, утомлённая впечатлениями, уснула, мы остались у очага вдвоём. Наш дом, наш оживший, тёплый дом, тихо вздыхал вокруг нас. Огонь потрескивал. Напряжение, которое висело между нами с самого первого дня, исчезло. Осталась только густая, уютная тишина. И эта тишина была красноречивее любых слов.

Я смотрела на его профиль, освещённый пламенем. На резкие линии скул, на тень от густых ресниц. Я видела не бога, не монстра, а просто… существо, которое несёт на своих плечах груз веков. И мне стало до боли любопытно.

— Кейден, — тихо позвала я, впервые назвав его по имени без всякой язвительности.

Он повернул голову. Его золотые глаза в свете огня казались жидким янтарём.

— Каково это? — спросила я, сама удивляясь своей смелости. — Жить так долго?

Он не сразу понял, о чём я. А когда понял, его лицо на миг стало непроницаемой маской. Он привык к вопросам о магии, о силе, о битвах. Но его никто, никогда, наверное, не спрашивал о нём . О его чувствах.

Он долго молчал, глядя в огонь. Я уже подумала, что он не ответит. Что я нарушила какую-то невидимую границу и он сейчас снова закроется своей бронёй из высокомерия. Но он заговорил. И его голос был тихим, глухим, полным древней, как мир, печали.

— Это… утомительно, — сказал он. — Это как стоять на берегу океана и смотреть, как волны набегают и отступают. Каждая волна — это эпоха. Цивилизация. Жизнь. Ты смотришь, как они рождаются, как достигают своего пика, а потом… неизбежно откатываются назад, оставляя после себя лишь мокрый песок.

Он говорил, и я видела перед глазами эти картины.

— Я помню, когда на месте этих гор, — он кивнул в сторону окна, — было тёплое, мелкое море. Я плавал с первыми гигантскими ящерами. Потом море ушло. Выросли горы. Я смотрел, как ледник вырезает эту долину. Я помню, как первые деревья учились дышать. Как первые звери выходили из леса. Я видел, как приходят и уходят народы, строят замки, которые потом превращаются в руины. Я помню Изольду, когда она была юной, полной сил и ярости ведьмой. А потом я смотрел, как она стареет и угасает.

Он замолчал, и я почувствовала, как по моей щеке катится слеза.

— Всё всегда исчезает, Элара, — сказал он, и в его голосе была не горечь, а лишь констатация факта. — Всё превращается в пыль. Друзья, враги, любовь, ненависть, целые миры. Всё, кроме долга. Долг — единственное, что остаётся. Единственный камень, за который можно держаться в этом бесконечном потоке времени.

Теперь я поняла. Я поняла его холодность. Его отстранённость. Его презрение к «человечкам». Мы для него были лишь рябью на воде. Мгновением. Зачем привязываться? Зачем чувствовать? Если всё, что ты полюбишь, обречено исчезнуть, оставив в твоей душе лишь новую дыру. Его броня из высокомерия была не для нападения. Она была для защиты. Для защиты своего собственного сердца от бесконечной боли потерь.

Я смотрела на него, на это могущественное, бессмертное, и такое бесконечно одинокое существо. И весь мой сарказм, вся моя злость, вся моя обида — всё это смыла волна чистого, пронзительного сочувствия.

Не думая, я просто протянула руку и положила её на его предплечье. Туда, где совсем недавно была страшная рана.

Он вздрогнул. Так сильно, будто я его ударила. Он резко посмотрел на мою руку, потом на моё лицо. Его золотые глаза были широко раскрыты, в них плескалось недоумение. Он не привык к такому. К простому, человеческому жесту утешения.

— Не нужно меня жалеть, — сказал он хрипло.

— Я не жалею, — честно ответила я. — Я… сочувствую. Это разные вещи. Никто не должен быть один так долго. Даже если он — дракон.

Мы сидели в тишине. Я не убирала руку. И он не отстранялся. И я чувствовала, как под моей ладонью его напряжённые, как камень, мышцы понемногу расслабляются. Он позволил мне. Позволил коснуться не только его тела, но и его души.

Наконец, он медленно, очень медленно, накрыл мою руку своей. Его ладонь была горячей и огромной. Она полностью скрыла мою. И в этом простом жесте было больше, чем во всех поцелуях из моих прошлых, земных романов. В нём было доверие. Принятие. Признание.

Воздух в комнате загустел, наполнился чем-то новым. Не страстью, не напряжением. А хрупкой, звенящей нежностью. Он смотрел мне в глаза, и я тонула в его расплавленном золоте. И я видела там не бога, не хранителя, а просто… его. Уставшего, одинокого, и отчаянно нуждающегося в тепле.

В этот самый момент, — с ужасом и восторгом поняла я, — я совершила самую страшную и самую прекрасную ошибку в своей жизни. Я пожалела дракона. А жалеть дракона — это верный способ отдать ему своё сердце. Целиком. Без остатка. И, кажется, было уже слишком поздно что-то менять.