Волшебники Гора

Рабыня испуганно замерла посреди улицы, не без страха смотря на нас.

— И конечно она не первая такая, кого Ты увидел за последнее время, — заметил юноша.

— Нет, не первая, — согласился я. — Не вставай на колени!

Последнее я уже сказал рабыне, желая получше рассмотреть её ноги. Мы с Марком подошли к ней.

— Обрати внимание на длину её туники, — посоветовал мой друг, — на то, что открывается в декольте, на отсутствие рукавов, на разрезы по бокам.

— Да уж, есть на что посмотреть, — признал я, заставив девушку покраснеть до пунцово-красного оттенка.

— Это — признак того, что мужество возвращается к мужчинам Ара, — объяснил мне он.

— Пожалуй, Ты прав, — кивнул я.

— И конечно Ты не мог не заметить, что за последние несколько дней многие рабыни, действительно многие, стали появляться в более откровенных нарядах, чем прежде, — заметил Марк.

— Это трудно было не заметить — усмехнулся я.

— Думаю, что теперь тебе ясно, что мужчины Ара начинают вспоминать о своём мужестве, — сказал он. — Теперь они становятся опасными противниками.

— Ты прав, — согласился я.

Несколько недель назад в Аре со стороны Убарата были предприняты некие намёки на попытки вернуть ситуацию в прежнее русло, например, процедура общественного контроля, призванная облегчить управление. Предприятие это, несомненно, пришедшее с Коса, у которого были веские причины бояться настороженного и здорового противника, было призвано добить стойкость и мужество мужчин Ара и окончательно сокрушить и подавить их. Это должно было быть сделано под видом принятия законов регулирующих расходы, призванных ограничить украшение и выставление напоказ рабынь, словно таковых могло бы быть много в побеждённом городе. За этим должно было последовать ободрение законодательства требовавшего более скромных одежд для рабынь. Были даже предложения попытаться отрегулировать отношения между рабовладельцами и их рабынями. Ходили кое-какие разговоры о большем «уважении» к рабыням, которым можно было бы разрешить пить из верхних чаш общественных фонтанов, и даже совсем уж безумные предложения, на предмет запрета использования рабынь без их на то разрешения, таким образом, превращая рабовладельца в раба своей рабыни. Естественно истинной причиной этого, если отбросить всё шелуху моралистического словоблудия, которая может удобно прикрыть любую цель вообще, даже полностью противоположную природе, здоровью, рассудку, правде и жизни, было, конечно, не беспокойство о рабынях, а желание унизить мужчин Ара, сделав их легче управляемыми и эксплуатируемыми. Естественно, ожидалось, что они примут свою собственную, если можно так выразиться, моральную кастрацию, как очередной повод для того, чтобы порадоваться несколько запоздалому улучшению условий их существования. Как великолепно было бы для тех, кто это задумал, если бы мужчины преуспели в своём собственном уничтожении. Однако первые же соломинки, брошенные на улицах, в термах, тавернах и на рынках для проверки того, какие ветры дуют в Аре, были унесены назад с такой свирепостью, что эти предложения «самокастрации» были забыты почти немедленно. А позднее на досках объявлений, даже появилось короткое сообщение, написанное от имени самой Убары, что рабыни должны повиноваться своим владельцам и пытаться угождать им во всех отношениях.

Можно было бы не сомневаться, что принятие такого закона могло бы закончиться для города революций. Мужчины Ара умерли бы, но не отбросили бы это, по крайней мере, подобие своей мужественности. Они знали, что такое владение и доминирование, а от этого, однажды испытав, уже никто и никогда не откажется. Конечно, в этом случае в Центральной Башне совершили ошибку, попытавшись наложить такой редукционизм на взрослых мужчин, пусть и побеждённых, но фактически понявших то, что могло бы последовать за этим. Перспективы успеха у этих прожектов были бы выше, если бы они начали осуществлять их на тех, кто никогда по-настоящему не обладал женщиной, в идеале, на невинных детях. Вот тогда, если бы эти программы оказались успешны, они легко смогли бы принудить ребенка подозревать и бояться себя, испытывать позор и вину за свои желания, стыдиться своего собственного тела и характера. Правда, оставался бы, конечно, вопрос относительно устойчивости этих искажений, и их отдалённых последствий, если они окажутся устойчивыми. Непоправимое повреждение могло бы нанесено генофонду и, в конечном итоге, род человеческий фактически мог бы, как это ни странно, из-за отсутствия желания и удовольствия, прекратить процветание. В конце концов, если человек не может быть человеком, почему он должен быть чем-то ещё? На самом деле, существует немало путей к деградации и вымиранию. Доисторический волк теперь охотится только в коридорах музеев. А пудель выжил. Но что помнит пудель? Живет ли по-прежнему волк в пуделе? Я этого не знаю. А вдруг волк вовсе не мёртв, а всего лишь заснул, и может прийти время, когда он проснётся. Не этот ли страх не даёт спать овцам?

— Теперь, на колени, — приказал я женщине, — быстро.

Она не заставила себя долго ждать, моментально опустившись на колени.

— Ты хорошенькая, — похвалил я.

— Спасибо, Господин, — отозвалась рабыня, по-прежнему напуганная.

— Голову и ладони на мостовую, — скомандовал я.

Она снова не потеряла времени даром, согнувшись в позу почтения.

— Ты выглядишь довольной, — заметил я.

— Мой господин хорошо обращается со мной, — ответила невольница.

— А что произошло бы, если бы Ты не смогла ему угодить? — спросил я.

— Он бы меня избил плетью, — сказала женщина.

— Встань, — приказал я.

— Да, Господин, — сказала она, поднимаясь на ноги и выпрямляясь.

— Запрокинь голову, руки положи на затылок, — велел я.

— Ой! — вздрогнула рабыня.

— На ней железный пояс, — сообщил я Марку.

— Замечательно! — улыбнулся тот.

Это, по-своему, было ещё одним знаком того, что мужественность или хотя бы намёк на неё, могла бы заявить о себе на улицах Ара. Похоже, что рабовладельцы или, по крайней мере, некоторые из них, больше не считают, что их девки в полной безопасности могут находиться на улицах. Естественно, что здоровье и чувство собственного достоинства имеют склонность стимулировать в мужчине сексуальную энергию. Ну и, конечно, верно и обратное, сексуальность мужчины будет низкой и ущербной, если такими будут его самооценка, гордость и здоровье. Нельзя отравить часть существа, не отравив весь организм.

— Бегом отсюда! — рявкнул я, и женщина сорвалась с места.

— Завидую я тому парню, которому принадлежит эта рабыня, — улыбнулся Марк, глядя ей вслед.

— А он, наверняка, позавидовал бы тебе, — заметил я.

— Нет, — протянул он, — мою Фебу я бы на эту ни за что не променял.

— Думаю, и он тоже, не согласился бы обменять её на Фебу, — улыбнулся я в ответ.

— Возможно, Ты прав, — не стал спорить он.

Признаться, я частенько задавался вопросом, мог ли бы мужчина, быть мужчиной без рабыни. Я, конечно, допускал, что он вполне мог бы быть сильным человеком и хорошим бойцом, и обладать множеством других достоинств, но без рабыни. Точно так же, можно было бы, прожить, я полагаю, не попробовав мяса или не услышав музыки. Интересно, а знали ли женщины то, чем они могли бы стать, никогда не имея господина. Это не казалось мне правдоподобным.

— Боюсь, Кос не сможет оставить без внимания эти изменения в Аре, — заметил я.

— Я слышал, что по всему городу происходят стычки между группами молодых парней, — сообщил мне Марк. — В основном теперь шайки тех кого называют «косианцами» гоняют другие, которые взяли для себя весьма эксцентричные клички, вроде «Убаров», «Ларлов» и тому подобных.

— Я слышал об этом, — кивнул я.

— А ещё интересно, — продолжил он, — что некоторые из тех парней, которые ещё недавно были «косианцами» теперь, бродят в одежде совсем других цветов, и перестали бриться и причёсываться, чтобы быть похожими на ветеранов, лохматых и потрёпанных, какими она когда-то вышли из дельты.

— И об этом я слышал, — сказал я.

Я ещё не забыл, что несколько месяцев назад, в первые дни моего появления в Аре, этим ветеранам в городе не были рады. И, несмотря на все те трудности и опасности, которые они приняли на себя от имени Ара и его Домашнего Камня и с честью вынесли, их встретили с презрением. Их оскорбляли, оплёвывали, высмеивали и презирали. Те эмоции, которые, можно было бы с большей пользой обратить на врага, оказались повёрнуты против собственных братьев. Кто-то насмехался над ними за перенесённые трудности и лишения, другие считали их побеждёнными и опростоволосившимися, униженными и опустошёнными на севере, третьи считали, что они не смели возвращаться в Славный Ар без венца победителей. Последние вообще утверждали, что им лучше было вообще не возвращаться, а умереть в болотах или остаться на севере, чем появиться домой живым напоминанием о поражении и позоре. Правда, те, кто заявлял это, скорее всего, сами в дельте никогда не были, да и оружия в руках никогда не держали. Другие, принимая политические уловки косианцев, вообще считали их немногим лучше преступников, называя поставщиками империализма, стремившимися к тому, чтобы Кос не был бы равен Ару. Многие из этих мужчин были смущены и огорчены. Ради кого и чего они исполняли свой долг? Ради чего они преодолевали дельту, терпели лишения, бездорожье, тарларионов, насекомых, голод, стояли под стрелами ренсоводов и клинками Коса?

— Часть этих парней, бывших «косианцев» и им подобных, — заметил я, — скорее всего, не более чем мелкие хулиганы, но, есть и такие, что крайне интересно, которые, по слухам, отслеживают передвижения войск, тенью следуя за косианскими патрулями, записывают маршруты стражи, и сообщают их Бригаде Дельта.

— Если так, — покачал головой мой друг, — то это весьма опасная игра для мальчишек. Боюсь, косианцы не смутятся их юностью, и просто посадят на кол или повесят.

— Другие тоже берут на себя различные задачи, — продолжил я делиться информацией, — например, наблюдение и защита в их собственных районах.

— Обнадеживающий знак, — кивнул Марк, — если Ар, пусть и в лице своих мальчишек, начинает заботиться о себе.

— Есть ещё Бригада Дельта, — напомнил я ему.

— Но мы не из Ара, — заметил он.

— Зато есть другие, кем бы ни они ни были, которые должны быть местными уроженцами, — сказал я.

— Боюсь, это не может продолжаться долго, — вздохнул мой друг.

— Не может, — согласился я с ним.

— И в конце концов они могут сделать ставку на меч, — сказал он.

— Не сомневаюсь, что толстяк Луриус из Джада, Убар Коса и многие из его министров, — поддержал его я, — вскоре проголосуют «за» такую ставку. Просто до сих пор их сдерживала относительная эффективность их той войны, которую они вели политическими средствами, распространяя вину, смущение и неуверенность в противнике, притворяющемся не врагом, но верным другом и союзником.