Воробей под святой кровлей

— Так-так! — сказал Роберт. — Если опрометчивый юноша поступил столь неразумно и покинул из-за женщины свое убежище, где он был в безопасности, то сделал он это по собственной воле. Печальное обстоятельство, но никого из нас ни в чем нельзя упрекнуть. Своего ума другому не вложишь. — И приор, возглавив процессию, с выражением святости на лице, внушительной и важной походкой направился в хор, радуясь в душе, что наконец-то можно вздохнуть свободно, избавясь от несносного постояльца, который, точно заноза, не давал ему жить спокойно. Приор не стал предупреждать Жерома, чтобы тот ни с кем не делился этой новостью, в этом не было необходимости — они и без слов отлично понимали друг друга.

Глава шестая Ночь с понедельника на вторник

Лиливин проснулся внезапно, как от толчка, и услышал пение хора, в котором он отчетливо различал ведущий голос брата Ансельма. Его обуял дикий страх, и точно наяву нахлынуло воспоминание о том дивном и ужасном, что произошло между ним и Раннильт, — его охватило неповторимое ощущение небесного блаженства и одновременно пронзило сознание чудовищного, непростительного кощунства. Ибо плотский грех, который, случись он в роще или на лугу, показался бы простым и понятным человеческим грешком, — совершившись здесь, за стеною алтаря, вырастал до размеров неискупимого смертного греха. Однако непосредственная опасность внушала сейчас больший страх, чем отдаленные отблески адского пламени. Лиливин вспомнил, где он находится, вспомнил все, что случилось, и его чувства, обостренные страхом и тревогой, подсказали ему, какая сейчас идет служба. Служили не вечерню, а уже повечерие! Они с Раннильт проспали много часов. Давно уже стемнело, и наступала ночь.

С безумной нежностью он торопливо нащупал под одеялом губы девушки, зажал их ладонью и после этого разбудил ее поцелуем в щеку. Она вздрогнула и проснулась, мгновенно вынырнув из глубин сна. Он ощутил ладонью, как шевельнулись в улыбке ее губы. Она тоже все вспомнила, но иначе, чем он: ее не терзало чувство вины, и она не испытывала страха. Пока еще не испытывала! Это было еще впереди.

Прижавшись губами к ее уху, он сквозь ворох черных волос зашептал:

— Мы слишком долго проспали, уже ночь, там служат повечерие.

Она быстро села и, затаив дыхание, прислушалась вместе с ним. Затем прошептала:

— Ой, Господи! Что же мы наделали! Мне пора идти! Я вернусь так поздно…

— Нет! Только не одна… Одной тебе нельзя! Такой дальний путь, и в темноте!

— Я не боюсь!

— Но я не отпущу тебя! Ночью могут встретиться воры и негодяи. Ты не пойдешь одна, я тебя провожу.

Она отстранила его, уперевшись ему в грудь ладошкой, и, дыша в щеку, заговорила взволнованным, но ласковым шепотом:

— Тебе нельзя! Нельзя! Ты не можешь отсюда выйти, они поджидают тебя за воротами, они тебя схватят…

— Подожди меня. Я сейчас… Только посмотрю и вернусь.

Слабый свет, исходивший из хора, отгороженного от них каменными стенами, тусклым отблеском попадал внутрь часовни; привыкнув, их глаза понемногу начали различать смутные очертания алтаря, за которым они скрывались. Лиливин выскользнул в щель и, подкравшись на цыпочках, выглянул в неф из-за колонны. Там было несколько старушек из Форгейта, посещавших все службы, включая те, которые не были обязательны для прихожан. Если заботишься о своей душе, то отчего не сходить лишний раз в церковь — благо идти недалеко и пустые вечера на старости лет нечем занять. В тот теплый, ясный вечер в церкви собралось пять старушек; с того места, где стоял Лиливин, ему как раз было видно, как они молятся, опустившись на колени: одна пришла с малолетним внучонком, другая, не надеясь на свои ноги, привела себе в подмогу молодого парня лет двадцати. Народу собралось достаточно, чтобы можно было укрыться, смешавшись с другими. А уж там Бог или судьба — словом, тот, кто кидает жребий, — авось подбросит немного удачи!

Лиливин снова нырнул в темноту часовни и протянул руку в убежище, помогая выбраться Раннильт.

— Скорей! Оставь там одеяла, — зашептал он волнуясь. — Только подай мне одежду — кафтан и капюшон. Меня никто не видел в ином платье, кроме моих лохмотьев…

Старый кафтан Даниэля был ему очень широк; надетый поверх всего остального, он прибавил Лиливину толщины и солидности. Неф церкви был освещен только двумя факелами, горевшими возле западного входа, а красновато-коричневая пелерина увеличивала ширину его плеч и, несмотря на откинутый капюшон, который нельзя было опустить, находясь в церкви, наполовину прикрывала лицо.

Раннильт, вся дрожа, повисла на его руке и только умоляла:

— Нет, не ходи… Останься… Я боюсь за тебя.

— Не надо бояться! Мы выйдем вместе с остальным народом, и никто не обратит на нас внимания.

А если будет страшно, то пускай! Зато они еще побудут вместе, идя рука об руку, крепко сплетя пальцы.

— А как же ты потом попадешь назад? — шепнула она ему на ухо.

— Попаду! Вместе с какими-нибудь людьми зайду в калитку.

Служба заканчивалась. Монашеская братия вот-вот должна была потянуться через противоположный проход в сторону лестницы.

Набожные форгейтские старушки, не вставая с колен, провожали глазами вереницу монахов, которые, словно тени, направлялись мимо них в дормиторий. Пропустив процессию, богомольцы поднялись и не спеша побрели к западной двери, а следом, незаметно вынырнув из тени, как ни в чем не бывало, тихо шли Лиливин и Раннильт.

Все получилось поразительно легко. Двое стражников из отряда шерифа постоянно стояли на часах у ворот монастыря, откуда они могли наблюдать за воротами и западным порталом церкви. Ночью они жгли факелы, но делали это скорее для собственного удобства и удовольствия, чем для того, чтобы наблюдать за Лиливином: надо же было им как-нибудь коротать долгие часы дежурства, а в темноте ведь ни в карты, ни в кости не поиграешь! Никто не ожидал, что беглец, укрывшийся в монастыре, захочет покинуть свое убежище, но, как добросовестные служаки, они честно продолжали стоять на посту. Молчаливые стражи видели, как богомольцы покидали церковь, но им никто не давал приказа следить за входящими, поэтому они не пересчитывали пришедших и не заглядывали им в лица, а при выходе не заметили, что их стало больше. Нигде в толпе не мелькало ветхое одеяние жонглера, выходили прилично одетые, почтенные горожане. Ничего не знал о том, что в монастырь повидаться с жонглером приходила девушка, стражи не обратили внимания на ничем не примечательную молодую парочку. Из дверей церкви вслед за старушками вышли парень и девушка и исчезли во мраке ночи. Что в этом такого особенного?

И они вышли, и прошли мимо стражей, и уже яркий свет факелов померк у них за спиной, и они окунулись в прохладную тьму, и сердца, трепыхавшиеся в груди, как птички в тесном коробе, понемногу успокаиваясь, стали биться медленными, тяжелыми ударами. Лиливину и Раннильт особенно повезло, что две старушки вместе с сопровождавшим одну из них молодым человеком оказались обитателями скромных домишек у мельницы. Они при выходе повернули в сторону города, и молодая парочка меньше бросалась в глаза благодаря попутчикам. Потом старушки свернули к своим домам, а Лиливин и Раннильт остались вдвоем. Они шли в молчании, стараясь ступать бесшумно; наконец впереди показались туманные очертания каменного моста через Северн. Тут в тени последних деревьев Раннильт остановилась и повернула Лиливина лицом к себе:

— Не ходи в город! Не надо! Сверни налево по этому берегу, там есть тропинка, где тебя не увидят. Не заходи в ворота! И не возвращайся назад! Ты выбрался за стены монастыря, никто об этом не знает и не узнает до завтра. Беги же! Беги, пока не поздно! Ты свободен, ты можешь отсюда уйти… — горячо шептала она со страстной настойчивостью, разрываясь между надеждой, что он спасется, и собственным безнадежным отчаянием. Лиливин расслышал и то, и другое и сам в первый миг испытал такую же борьбу.

Он увлек ее глубже под тень деревьев и крепко сжал в объятиях.

— Нет, я пойду с тобой, одной тебе идти опасно. Ты не знаешь, что может случиться ночью в темном переулке. Я провожу тебя до ваших дверей. Я не могу иначе, и как сказал, так и сделаю!

— Но как же ты не понимаешь! — терзаясь тоской, она заколотила кулачками по его плечу, — Ты мог бы убежать, скрыться, уйти далеко от этого города. Еще целая ночь впереди, и ты успеешь уйти. Второго такого случая уже не будет.

— Уйти и бросить тебя? И признать, будто я действительно тот, за кого меня принимают? — Дрожащей рукой он приподнял ее подбородок и с силой повернул к себе ее лицо. — Ты действительно хочешь, чтобы я ушел? Ты не хочешь больше видеть меня? Если ты этого хочешь, то так и скажи, и я уйду. Но только говори правду! Не лги мне!