Восемь дорог Желтого источника

«Например, дракону», — усмехнулся про себя Ян Байлун, наблюдая за этой сценой. Весьма познавательно, но довольно утомительно.

— После столь вдохновенных разговоров о прошлом, не лучше ли нам всем вернуться к настоящему? — Низкий, хорошо поставленный голос его заполнил странный зал, отразился от стен — и по ним пробежала легкая, на грани видимости, рябь.

Князь демонов тут же повернулся в его сторону с такой улыбкой, будто только этого и ждал.

— А, правитель Ян! Я и забыл о тебе… Как невежливо с моей стороны уделять внимание лишь одному гостю. Не переживай, для тебя я тоже припас развлечение, и куда более изысканное.

Цзя Циньху щелкнул плетью — и еще одна стена Тьмы выросла перед Белым Драконом, отсекая его от остальных присутствующих, оставляя одного на дне колодца с черными зеркальными стенами.

Он считал, что готов ко всему, и уже ничто не способно ошеломить его или привести в замешательство.

Он ошибался.

Чернота одной из стен стала еще глубже, зашевелилась клубком растревоженных змей, сквозь нее проступил величественный силуэт мужчины лет пятидесяти… Правитель узнал его еще до того, как услышал голос.

— Что я вижу? Слезы? Это слабость, Байлун. Ты не имеешь на нее право. Вставай и сражайся как положено.

Фигура отца вытянулась. Он смотрел на нее снизу вверх, словно снова был восьмилетним мальчишкой, дрожащим, хнычущим от боли и обиды. Тьма расступилась, превратилась в один из залов его дворца.

А потом воспоминания замелькали перед глазами, сменяя друг друга так быстро, что даже дыхание сбилось: в каждом из них отец хмурил широкие брови, или сжимал презрительно губы, или раздраженно пощипывал аккуратную бородку.

«Ах ты устал? Кого это волнует? Ты сделаешь то, что должен. Или ты настолько слаб, что не способен на это?..» — «Ты пожалел слугу?.. Те, кого ты щадишь, первыми начнут презирать тебя. Жалость — это слабость, сын. Ты должен выжечь ее из своего сердца каленым железом. Я займусь этим…» — «Ты не имеешь право быть слабым, Байлун, запомни. Слезы и сомнения — непозволительная роскошь для тебя…»

Он помнил все: как вставал, сцепив зубы и размазывая слезы по лицу, как умывался ледяной водой и снова принимался за учебу, когда казалось, что голова его не способна больше соображать, как впервые дрожащей рукой высек прислужника, как по приказу отца обезглавил глупого щенка со смешными пятнистыми ушами, а потом казнил беглого преступника… как, будучи тяжело болен, исполнял обязанности сына правителя и принимал гостей, сидя в тяжелом церемониальном наряде, и никто не догадался о его состоянии… как кусал тайком подушку, стараясь унять боль в груди, когда его старую кормилицу, к которой он был привязан, отослали на край света.

Все детство он страдал, считая, что отец его ненавидит, что издевается над ним изощренно, желая вытравить все хорошее, что в нем есть. Потом ему стало все равно. А потом он преисполнился благодарности за жестокие уроки — иначе разве смог бы семнадцатилетний мальчишка удержать власть после смерти отца и братьев? А он сумел. Вот только… Когда дело касалось младшего сына, Ян Вей не отличался особым терпением.

«Ты разочаровал меня… Ничтожество, слабак… Проще научить обезьяну играть в сянци»

Господин Ян считал, что все давно отболело, но выслушивать эти слова снова и снова оказалось крайне неприятно. Что-то скручивало его изнутри, заставляло вжать голову в плечи. Разумеется, он не поддался этому чувству, но это стоило определенных усилий.

— Я отомстил за тебя, я лишил род Цзя Циньху небесного покровительства, отсек эту разъедающую опухоль от тела Поднебесной…

— Во что ты превратил нашу землю, несчастный ты идиот!

Вдох… глубокий вдох и долгий выдох. Хороший удар… Очень хороший.

Он вздохнул с облегчением, когда фигура отца побледнела и медленно осыпалась белесым прахом. Ветер подхватил его и понес траурной лентой все дальше и дальше.

Он прислонился затылком к одному из столбов, украшенных серебром и нефритом и замер, восстанавливая дыхание и заставляя сжатые в кулаки пальцы расслабиться. Что же, это было весьма… познавательно.

— Бай! Это ты? — окликнул его хрустальный женский голосок.

Он замер и медленно, давая себе время, повернулся на его звук, уже зная, кого увидит.

Красивая, словно статуэтка, женская фигурка. Прическа с двумя заколками — простая, но элегантная, подвижное лицо с умными сияющими глазами и маленькими смешливыми губами. Его драгоценная шпилька… Небо, какая же юная! Сколько же лет прошло с тех пор…

— Баоцинь… — Имя ее сорвалось с губ. Непривычно… сложно.

— Бай! — Она подошла совсем близко, заглянула в глаза, прелестно хмуря тонкие брови. — Великий дракон еще помнит свою глупую жену? — и прижалась к его груди, порывисто, искренне.

Он не смог отказаться от этого дара: мягко заключил ее в объятия и лишь на мгновение позволил себе представить, что она и вправду рядом, и не было никогда этих долгих лет. И почти получилось. Лишь одно не давало ему покоя — ее волосы совершенно не имели аромата. Разум его говорил, что они должны пахнуть свежим лотосом и сладковатым рисовым паром. Неужели он забыл его? Или, может, теперь он был связан с другой?..

— Я любила тебя, помнишь? — спрашивала она.

— Да. — До последнего вздоха. Он всегда это знал. Вместе с ней умерла и часть его сердца.

— И ты… Ты тоже меня любил.

— Да. — И это правда. Иногда он хотел, чтобы это было не так. Бесконечным множеством длинных одиноких ночей.

— Тогда почему? — она чуть отстранилась, чтобы встретиться с ним взглядом. Слезы в уголках глаз делали их еще глубже, еще бездоннее. — Почему ты не сдержал своих обещаний? Ты говорил, что защитишь меня, что позаботишься о нашем сыне… Почему, господин мой?

Баоцинь шептала так жарко. Так ждала его ответа. Только что он мог ей сказать?

Вся воля его, все хладнокровие не помогли: он отвел взгляд и вдохнул глубоко и прерывисто, смотря исключительно вверх.

— Прости, — ответил он после долгого молчания, все еще не разжимая рук. — Моя вина, мне с ней жить.

Больше она не спрашивала ни о чем, не ругалась, не плакала, — только смотрела неотрывно, без укора, но с таким сожалением и печалью, что в груди заломило, будто кто каленый клинок провернул. Это длилось так долго, что он потерял счет времени. А когда пришел в себя, Баоцинь уже не было, только на рукавах его и пальцах остался тонкий светлый пепел. Без цвета и запаха.