Восемь Фаберже

– Что же, придется ехать в Москву. Я вашей рекомендации доверяю, Михаил Евлампиевич.

– Мы отработаем, – в густом басе Перхина впервые прозвучала виноватая нотка.

– Знаю, – Фаберже похлопал Перхина по плечу. – Не сомневаюсь.

На следующее утро Карл вошел в магазин фирмы на Кузнецком Мосту, отдал засуетившемуся приказчику саквояж и прошел в кабинет Боу.

– Я слышал, у вас в Москве завелся настоящий художник, – сказал он после обычных приветствий. – Где-то здесь недалеко, в подвале. Антон Штарк.

– Да, – не удивился южноафриканец. – Я уже полгода к нему присматриваюсь. Вот только позавчера он был у нас с Эммой в гостях. Робкий молодой человек, даже заикается немного. С виду никогда и не скажешь, что… Вы уже видели его работу?

Фаберже кивнул.

– Я все хочу ему что-нибудь поручить, но нет достаточно сложного заказа, – длинные пшеничные усы Боу презрительно опустились. – Вкус у здешней публики весьма… традиционный.

– У меня, возможно, есть заказ. Пойдемте, Аллан Андреевич, поговорим с этим Штарком вместе. Вам придется присматривать за ним и регулярно мне телеграфировать. Не нравится мне так рисковать, но уж придется, выбора нет.

Фаберже, хоть и выстроил свой ювелирный дом в России, где, кажется, все верили в сильную власть одного человека, сам не был сторонником такого устройства. Что бывает, когда кто-то один принимает все главные решения, царский поставщик знал по опыту общения с канцелярией двора. Ежели не поступало туда указание от самого императора – оставить ювелира в покое и дать ему творить, дворцовые крысы норовили контролировать каждый шаг, да еще поправки предлагать, доводившие болезненного Агафона до нервных припадков, а Карла принуждавшие доказывать, что с ними не может быть соблюдена смета. Слишком много страха и слишком мало ответственности.

Будь Фаберже царем, а не ювелиром, он правил бы иначе; конечно, вслух он не говорил этого никому. Но важно ведь не что говоришь, а как действуешь. Ювелир предпочитал не нанимать лучших мастеров в свою фирму, а помогать им создавать собственные, а потом обеспечивать их заказами. Владелец собственного дела всегда отвечал за качество лучше, чем работник по найму. Фаберже не нужны были даже паи в фирмах, созданных мастерами, – пусть делают что хотят, хоть на Болина работают, если сам Карл не сможет их загрузить. А уж если мастер начинал выполнять работу хуже, чем требует Фаберже, – Карлу тем более не хотелось иметь с ним ничего общего. И он просто переносил заказы в другую мастерскую. Не только с мастерами, но и с прирожденными торговцами, вроде Аллана Боу, Фаберже действовал по тому же принципу: принимал их в компаньоны, а не платил жалованье.

Вот, однако, парадокс: почти все мастера, с которыми работала фирма, были немцы, шведы, финны – русские вроде Перхина составляли исключение из общего правила, – но вели себя в своих мастерских, как маленькие царьки – самодержцы. Интересно, и этот Антон Штарк таков – или он, как Перхин, старается не ставить себя выше своих работников? Фаберже хотелось увидеть в молодом немце хоть какое-то сходство с Михаилом Евлампиевичем: так ему было бы спокойнее за судьбу самого важного заказа.

Подвальная мастерская Штарка – в задней комнате крошечного магазинчика – оказалась совсем маленькой: Карл насчитал всего пять подмастерьев. Но о них здесь явно заботились: стулья и столы показались Фаберже удобными, и комнату заливал яркий электрический свет. Хозяин оказался долговязым юнцом с огненно – рыжей шевелюрой и глубоко сидящими, умными серыми глазами. Он узнал Боу, поднялся из-за стола, за которым только что сосредоточенно работал надфилем, и отчего-то покраснел.

– Вы уж простите, Антон Иванович, что я без предупреждения, – сказал Боу по-русски, – но у меня важный гость. Мой компаньон, Карл Густавович Фаберже, собственной персоной. По вашу душу.

Штарк совсем залился девичьим румянцем.

– Ваш визит для меня большая честь, – сказал он тоже по-русски, с заметным акцентом. И добавил с неожиданной самоуверенностью: – Хотя я ждал, что вы захотите мне что-нибудь заказать.

Фаберже улыбнулся.

– Почему же вы ждали в Москве, а не в Петербурге? – Он не стал переходить на немецкий, зная, что Боу плохо его понимает.

– Я не могу позволить себе держать там магазин и нанимать людей. Здесь намного дешевле, – развел руками немец. – Я переехал сюда из Ревеля, там мне было совсем нечего делать – никто не ценит красивые вещи.

Фаберже кивнул: его предки и сами поселились в тех местах, когда бежали из Франции, и тоже в конце концов решили переехать повосточнее.

– Вас не затруднит показать мне ваши работы? То, что у вас в магазине, честно говоря, показалось довольно обычным.

– Конечно, это ведь только то, что мы продаем в готовом виде. Наши лучшие работы делаются на заказ. Вот, посмотрите, – он взял со своего стола не вполне еще законченную фигурку медведя, поднявшегося на задние лапы. Косматый зверь выполнен был из золота четырех оттенков, и во взгляде его рубиновых глазок Фаберже даже померещилась угроза – хотя это были всего лишь камни. Фаберже повертел косолапого в руках: этот зверь был, пожалуй, совершенен не только как изделие, но и как скульптура. Художник уловил мощь и жестокость грозного хищника.

– Это подарок одному фабриканту к юбилею, – пояснил Штарк. – От конкурента.

– Эскиз был ваш? – спросил Фаберже.

– Да, я сам себе художник, – отвечал немец. – У нас совсем небольшое предприятие.

Карл отметил, что Штарку не чуждо перхинское «мы».

– Вы слышали о Михаиле Евлампиевиче Перхине? – спросил он.

– О да, мне кажется, о нем слышали все в нашем деле, – ответил Штарк с уважением. – Но я не имею чести быть с ним лично зна – комым.

– Он рекомендовал мне вас, – объяснил Фаберже. – И показал одну вашу работу. Слоника.

– С сапфировыми глазками? – оживился Штарк. – Но откуда он у господина Перхина? Я сделал его для маленького князя Юсупова, когда только приехал в Москву. Мне очень повезло с этим заказом.

– Сапфировые глазки мне не показали, – сказал Фаберже. – Они вывалились. Фигурку принесли Перхину в починку.

– Вывалились? Это невозможно! Я жизнью готов отвечать за мои крепления…

– Не ваша вина. Кто-то, кажется, изо всех сил бросил вашего слоника об пол. Чем-то он оказался нехорош.

– Я заметил, что здесь ужасно избалованные дети, – с грустью сказал Штарк. – Меня воспитывали в уважении к чужой работе.

– Меня тоже, – кивнул Фаберже. – И Аллана Андреевича. Но это не мы сломали слоника. Я бы хотел заказать вам игрушку, которую, думаю, никто не сломает. Для взрослой дамы.

– Из Петербурга?

– Изначально из Копенгагена. Я имею в виду вдовствующую императрицу Марию Федоровну.

Не давая Штарку прийти в себя от удивления, он раскрыл перед ним папку с эскизами.

– Наш главный художник герр Бирбаум предложил вот такую идею для ее пасхального подарка. Я поручил изготовить яйцо мастерской Перхина, но они заняты другими заказами, в том числе для государя, и не успеют сделать его в срок.

– Но до Пасхи два месяца, господин Фаберже!

– Да, и именно поэтому мне нужен хороший мастер, – сказал Карл, несколько опечаленный паникой московского немца. Если он боится опоздать, риск, возможно, слишком велик.

Штарк внимательно рассматривал эскиз, поднеся его совсем близко к глазам: похоже, несмотря на молодость, он был близорук.