Воскресшие боги (др. изд.)

– - Наверное не знаю. Но все они на один лад, ибо полагаю, нет на свете такого мужа, который лучше не согласился бы иметь одну руку, чем одну жену. Герцогиня рассмеялась.

– - Ах, мона Сидония, на тебя и сердиться нельзя! Откуда ты берешь такие словечки?

– - Да уж верьте старухе-все, что говорю, святая правда! Я ведь тоже в делах совести соломинку от бревна отличить сумею... Всякому овощу свое время. Не утолившись в юности любовью, наша сестра на старости лет мучится таким раскаянием, что оно доводит ее до когтей дьявола.

– - Ты рассуждаешь, как магистр богословия!
– - Я женщина неученая, но от всего сердца говорю, ваша светлость! Цветущая юность дается в жизни только раз, ибо какому черту, прости Господи, мы, бедные женщины, годны, состарившись? Разве на то, чтобы сторожить золу в камельках. Прогонять нас на кухню мурлыкать с кошками, пересчитывать горшки да противни. Сказано: молодицам покормиться, а старухам подавиться. Красота без любви -- все равно, что обедня без "Отче Наш", а ласки мужа унылы, как игры монахинь. Герцогиня опять рассмеялась.

– - Как? Как? Повтори!

Старуха посмотрела на нее внимательно, и, должно быть, рассчитав, что достаточно позабавила пустяками, опять наклонилась к уху ее и зашептала. Беатриче перестала смеяться.

Она сделала знак. Рабыни удалились. Только арапчонок остался на вышке: он не понимал по-итальянски.

Их окружало тихое небо, бледное, как будто помертвелое от зноя.

– - Может быть, вздор?
– -сказала, наконец, герцогиня.-- Мало ли что болтают...

– - Нет, синьора! Я сама видела и слышала. Вам и другие скажут.
– - Много было народу?

– - Тысяч десять: вся площадь перед Павийским замком полна.

– - Что же ты слышала?

– - Когда мадонна Изабелла вышла на балкон с маленьким Франческо, все замахали руками и шапками, многие плакали. "Да здравствует,--кричали,--Изабелла Арагонская, Джан-Галеаццо, законный государь Милана, и наследник Франческо! Смерть похитителям престола!"... Беатриче нахмурилась.
– - Этими самыми словами?
– - Да, и еще хуже...
– Какие? Говори все, не бойся!..

– - Кричали-у меня, синьора, язык не поворачивается-кричали: "Смерть ворам!"

Беатриче вздрогнула, но, тотчас преодолев себя, спросила тихо: -- Что же ты слышала еще?

– - Право, не знаю, как и передать вашей милости...
– - Да ну же, скорее! Я хочу знать все!
– - Верите ли, синьора, в толпе говорили, что светлейший герцог Лодовико Моро, опекун и благодетель Джан-Галеаццо, заточил своего племянника в Павийскую крепость, окружив его наемными убийцами и шпионами. Потом стали вопить, требуя, чтобы к ним вышел сам герцог. Но мадонна Изабелла ответила, что он лежит больной...

И мона Сидония опять таинственно зашептала на ухо герцогине.

Сперва Беатриче слушала внимательно; потом обернулась гневно и крикнула:

– - С ума ты сошла, старая ведьма! Как ты смеешь! Да я сейчас велю тебя сбросить с этой вышки, так что ворон костей твоих не соберет!..

Угроза не испугала мону Сидонию. Беатриче также скоро успокоилась.

– - Я этому и не верю,-- молвила она, посмотрев на старуху исподлобья. Та пожала плечами: -- Воля ваша, а не верить нельзя...

– - Изволите ли видеть, вот как это делается,-- продолжала она вкрадчиво: -- лепят маленькое изваяние из воска, вкладывают ему в правую сторону сердце, в левую -- печень ласточки, прокалывают иглою, произнося заклинания, и тот, на кого изваяние похоже, умирает медленною смертью... Тут уж никакие врачи не помогут...

– - Молчи,-- перебила ее герцогиня,-- никогда не смей мне говорить об этом!..

Старуха опять благоговейно поцеловала край умывальной одежды.

– - Ваше великолепие! Солнышко вы мое ясное! Слишком люблю я вас -- вот и весь мой грех! Верите ли, со слезами молю Господа за ваше здоровье каждый раз, как поют "Magnificat" на повечерии св. Франциска. "Величит душа моя Господа]" (лат.). Люди говорят, будто я ведьма, но, если бы я и продала душу мою дьяволу, то, видит Бог, только для того, чтобы хоть чем-нибудь угодить вашей светлости! И она прибавила задумчиво: -- Можно и без колдовства.

Герцогиня посмотрела на нее молча, с любопытством.
– - Когда я сюда шла по дворцовому саду,-- продолжала мона Сидония беспечным голосом,--садовник собирал в корзину отличные персики: должно быть, подарок мессеру Джан-Галеаццо?
– - И помолчав, прибавила:

– - А в саду флорентийского мастера Леонардо да Винчи тоже, говорят, удивительной красоты персики, только ядовитые...
– - Как ядовитые?
– - Да, да. Мона Кассандра, племянница моя, видела...

Старуха снова зашушукала на ухо Беатриче.

Герцогиня ничего не ответила; выражение глаз ее осталось непроницаемым.

Волосы уже высохли. Она встала, сбросила с плеч накидку и спустилась в гардеробные покои.

Здесь стояли три громадных шкафа. В первом, похожем на великолепную ризницу, развешаны были по порядку восемьдесят четыре платья, которые успела она сшить себе за три года замужества. Одни отличались, вследствие обилия золота и драгоценных камней, такою плотностью, что могли прямо, без поддержки, стоять на полу; другие были прозрачны и легки, как паутина. Во втором находились принадлежности соколиной охоты и лошадиная сбруя. В третьем -- духи, воды, полосканья, притиранья, зубные порошки из белого коралла и жемчуга, бесчисленные баночки, колбы, перегонные шлемы, горлянки -- целая лаборатория женской алхимии. В комнате стояли также роскошные ящики, покрытые живописью, и кованые сундуки.

Когда служанка отперла один из них, чтобы вынуть свежую рубашку, повеяло благоуханием тонкого камбрейского белья, переложенного лавандовыми пучками и шелковыми подушками с порошком из левантийских ирисов и дамасских роз, сушенных в тени.

Одеваясь, Беатриче беседовала со швеею о выкройке нового платья, только что полученной с гонцом от сестры, маркизы Мантуанской, Изабеллы д'Эсте, тоже великой модницы. Сестры соперничали в нарядах. Беатриче завидовала вкусу Изабеллы и подражала ей. Один из посланников герцогини Миланской тайно извещал ее о всех новинках мантуанского гардероба.

Беатриче надела платье с рисунком, особенно любимым ею за то, что он скрадывал ее маленький рост: ткань состояла из продольных перемежающихся полос зеленого бархата и золотой парчи. Рукава, перевязанные лентами серого шелка, были в обтяжку, с французскими модными прорезами -- "окнами", через которые виднелось белоснежное полотно рубашки, все в мелких, пышных сбор

ках. Волосы украшены были редкой, легкой как дым, золотою сеткою и заплетены в косу. Голову окружала тонкая нить фероньеры с прикрепленным к ней маленьким рубиновым скорпионом.