Восьмое Небо

Крошечные язычки пламени были бессильны осветить целую палубу, но Шму испытала безмерное облегчение, когда оказалась в пятне теплого желтого света. Наконец у нее была возможность оглядеться.

Трюм располагался почти у самого днища баркентины, над балластными цистернами, оттого его форма в сечении напоминала скорее перевернутую трапецию, чем прямоугольник, как прочие палубы. Если в темноте он был похож на жуткий лес, то теперь казался ей огромным ущельем, тянущимся на целые километры, темным и безжизненным.

Здесь были высокие подволоки [126] , куда выше, чем на прочих палубах, но от этого трюм отчего-то не казался просторным, напротив, у находившегося здесь поневоле возникало ощущение, что дерево давит со всех сторон, может, из-за полного отсутствия окон или иллюминаторов. А еще трюм казался ужасно длинным, не отсек, а какая-то бесконечная анфилада тянущихся отсеков, отгороженных друг от друга лишь переборками, призванными разграничить хранящийся груз. Носовая и центральная части трюма были отведены под основной груз, дальше тянулись отделения для дерева, пеньки, угля, инструментов и всего того, что обыкновенно хранится на кораблях.

126

Подволок – обшивка нижней стороны потолка (палубы).

Но «Вобла» не была бы «Воблой», если бы подчинилась чужому порядку. Как и на прочих палубах, здесь все было брошено кое-как и навалено без всякого умысла, где придется. Колеса от орудийных лафетов лежали рядом с ветошью, прежде бывшей дорогими пиратскими камзолами. Остатки сушеных трав и кореньев, выросших на неизвестных Шму островах, были перемешаны с засохшим коровьим навозом – следы тех времен, когда на корабли брали для пропитания живой скот. Тронутые плесенью хлебные корки, осколки досок и ящиков, мешковина, гнутые гвозди, какие-то бесформенные огрызки, истлевшие коробки, мотки пряжи, битое стекло… В относительном порядке держались лишь бочки с икрой, Тренч умудрился расставить их ровными шеренгами, как солдат на плацу.

Но сейчас не они интересовали Шму. Дрожащими от волнения пальцами она зажгла последнюю масляную лампу и, отставив ее на ближайшую бочку, принялась распаковывать принесенные свертки. Их было так много, что ей понадобилось несколько минут только лишь для того, чтоб перерезать все бечевки и развязать узлы. Зато, когда она закончила, трюм мгновенно наполнился запахами, которых отродясь не знал.

Здесь было все, что она смогла умыкнуть с камбуза за всю неделю. Несколько кругов сыра, немного подсохших, но вполне съедобных, большая, едва початая, банка абрикосового джема, целый мешок крекеров, печеная картошка, латук с корабельной грядки, половина сливового пудинга… Шму все разворачивала и разворачивала свертки, расставляя провизию на неровной палубе трюма. А когда наконец закончила, удовлетворенно улыбнулась, оглядев результаты своих трудов. Здесь хватило бы еды на роту готландской воздушной пехоты. Ей самой этого количества еды было бы достаточно, чтоб продержаться несколько месяцев. Но она знала, что тем, кому все это предназначено, собранное ею покажется лишь легкой закуской…

С замирающим сердцем Шму вышла на середину трюма и трижды щелкнула пальцами. Звук показался слабым, сразу же утонувшим в огромном брюхе «Воблы», но Шму знала, что это не так. Тот, кому предназначался условленный сигнал, не мог его пропустить.

Долгое время ничего не происходило. Отмеряя тишину ускоренными ударами сердца, Шму всматривалась в темноту, пытаясь заметить движение. И движение появилось.

Оно возникло не в одном месте, оно пришло сразу со всех сторон. Из трюмной шахты, с противоположного конца корабля, сквозь щели в переборках и перекрытиях… Вся палуба постепенно наполнялась этим движением, точно сам воздух, густой и тяжелый, вдруг начал трепетать. В нарастающем гуле уже едва можно было разобрать шлепанье отдельных плавников. Сперва возле Шму оказалась одна рыба – толстая, крупнощекая, с тупой мордой и выпяченными губами, придающими ее рыбьей морде удивленное выражение – затем сразу две. Три. Шесть. В какой-то миг рыб вокруг стало так много, что Шму пришлось прикрыть ладонями лицо, чтоб его не задевали хвостами, мордами и плавниками.

Карпы. Неисчислимое множество карпов. Они пробирались к накрытому для них столу со всех сторон и, не тратя времени понапрасну, приступали к трапезе, жадно выхватывая целые куски сыра и отнимая друг у друга пучки лука. Они набрасывались на снедь с жадностью одержимых, но Шму лишь улыбалась, наблюдая за тем, как пируют ее подопечные. Она осторожно гладила их по покатым мордам и широким спинам, ласково трепала за хвосты и иногда шутливо хлопала пальцем по носу. Карпы вились вокруг нее, ничуть не боясь, напротив, стоило ей шагнуть в сторону, как целая орава карпов бросилась вслед, умильно хлопая губами и выпрашивая еще кусочек.

– Вы хитрюги, - негромко сказала Шму, почесывая их подбородки, - Не то, что золотые рыбки. Я вас не брошу. Только прячьтесь получше, договорились?

Какой-то наглый молодой карп стал ластиться к Шму, трясь об ее ухо. Ассассину пришлось нахмурить брови, чтоб тот смутился и попытался быстро смешаться с толпой родственников. Карпы первого поколения, из числа тех, что Шму ловила и выхаживала, еще помнили пляску необузданных диких ветров, паря в которых им приходилось искать добычу. Их потомки росли совершенно ручными – никого не боялись, а со Шму пытались неуклюже играть, как со сверстником-переростком.

Колония карпов жила на баркентине немногим меньше года, но за это время на дармовой кормежке умудрилась так разрастись в количестве, что сама Шму не смогла бы поручиться за то, сколько едоков находится у нее на обеспечении. Тысяча? Три тысячи? Восемь? Удивительнее всего было то, что армия карпов умудрилась за все время ни разу не выдать себя команде. Поразмыслив, Шму решила, что дело тут отнюдь не в превосходной маскировке, а в беспечности Паточной Банды. Кажется, единственным, кто что-то подозревал, был Дядюшка Крунч, но у него обычно было слишком много хлопот по хозяйству, чтоб заняться безбилетными пассажирами всерьез. Максимум из того, на что он был способен – гонять их с верхней палубы.

Правда, время от времени она сама теряла бдительность. Как в тот раз, когда хитрый карп незамеченным шмыгнул в каюту к Габерону. Шму почувствовала огненный жар в щеках при одном лишь воспоминании о том случае. Она не замышляла ничего дурного, всего лишь украдкой приоткрыла дверь среди ночи, надеясь увидеть на миг спящего канонира. Смотреть тайком на канонира было страшно, но это был особенный страх, от которого приятно и томительно щемило где-то в животе. Такой страх она согласна была терпеть, если не очень долго…

Утолив голод, карпы принялись резвиться. То прыскали в разные стороны, то сбивались в кучи, принимались носиться друг за другом или с величественным видом парить возле головы Шму в надежде, что она почешет пальцем им животик. Беззаботные создания. Шму гладила их по гладким чешуйчатым спинкам, шутя дергала за плавники, чтоб посмотреть, как забавно и неуклюже они барахтаются, пытаясь восстановить равновесие, дула в носы. Многие говорят, что самые умные обитатели небесного океана – это дельфины, но Шму знала, что нет никого умнее карпов. С карпом можно поиграть в игру «Угадай, в какой руке крошка», карпа можно заставить выполнять фигуры высшего пилотажа, обозначая курс рукой, карпа можно смутить, пристально взглянув ему в глаза.

Шму улыбалась, наблюдая за тем, как резвятся карпы. Здесь, в затхлом темном пространстве нижней палубы, ей почему-то было спокойно и легко, точно только тут на баркентине был чистый воздух. Здесь никто не ждал от нее слов, здесь никто не разглядывал ее. Карпам не было нужды о чем-то ее спрашивать, они и так знали все самое необходимое. Карпы не норовили влезть в душу. С карпами проще, чем с людьми.

Шму вздохнула. Опасно слишком долго задерживаться в трюме. Дядюшка Крунч может проверить груз или «Малефакс» обратит внимание на ее отсутствие. Пора возвращаться на верхние палубы.