Воспитательные часы

Я прижимаюсь носом к нежным розовым бутонам. Вдыхаю.

– Ты не должен приносить мне подарки. Это твоя ночь.

– Ты… потрясающая.
– Он входит в прихожую и прижимает меня к двери. Жаркий поцелуй в мои задыхающиеся губы.
– 'Etourdissant.

– Они прекрасны, - выдыхаю я.
– Спасибо тебе.

Провожу его внутрь, запираю дверь. Иду в комнату, таща его за руку. В доме темно, если не считать мерцающих свечей в центре обеденного стола. Двадцать одно сияющее желание, танцующее в тени.

– Позволь мне найти вазу и немного воды для них.

– Я оставляю еще один поцелуй на его щеке.
– Сними обувь и устраивайся поудобнее.

А еще лучше - сними рубашку, брюки и все остальное, что на тебе надето, пока не разденешься полностью. Сэкономь нам время позже. Ха-ха.

Его ботинки стоят у двери, а острые карие глаза обшаривают комнату. Оглядывает наш бежевый секционный диван и группу фотографий соседей по комнате в рамке на стене над ним.

Странно, что он оказался в моем доме: огромный, гораздо больше Донована, с внушительной фигурой, широкими плечами и узкой талией.

Краем глаза я наблюдаю за ним, когда срезаю концы стеблей цветов, опускаю их под воду и ставлю в большую стеклянную банку.

Так красиво.

Присоединяюсь к нему в столовой, где он стоит, уставившись на торт, как маяк в темной комнате.

– Детка, здесь нет стульев.

Детка.

– Я знаю, знаю, - суечусь я.
– Но подумала, что будет романтично сидеть сверху. Помнишь сцену из фильма «Шестнадцать свечей», где Джейк Райан наконец-то привел Саманту к себе домой? И тогда они, наконец…

Ну, на самом деле, они ничего не делают, потому что чертов фильм уходит в затемнение, прежде чем они доберутся до лучшей части, прежде чем герои начнут целоваться или перейдут к горячему, страстному, перепачканному кремом сексу.

Ээ…

А может, и нет.

Ретт сгибается в талии, бегло осматривая нижнюю сторону стола, прежде чем ладонями надавить на поверхность.

– Думаю, он нас выдержит.

Его медленные руки скользят по моим бедрам, когда он приближается сзади, поднимаясь по шелковой ткани моего платья. Обхватив меня за талию, Ретт поднимает меня и кладет на стол, как будто я легкая, как перышко.

В три шага он пересекает комнату. Снимает носки и бросает их на ковер. Садится на край стола скрестив ноги, поворачиваясь к центру.

Встряхивает волосами.

Торт пылает перед нами, свечи опущены на дюйм, устаревшая люстра над нами тускло светится.

– С Днем рождения, - шепчу я.
– И поздравляю с сегодняшним днем. Я рада, что была там.

Наши глаза встречаются через стол.

– Я тоже. Знать, что ты там, было… по-другому.

Соблазненная сладкой глазурью, я опускаю палец в нее и облизываю.

– По-другому? Как?

– Чувствовал твое присутствие. У меня никогда не было кого-то, о ком я забочусь, кроме моей семьи.

– О, я наблюдала за тобой — за всеми твоими частями.
– Шевелю ухоженными бровями.
– Говоря о наблюдении за тобой, твоя мама действительно была обеспокоена теми плакатами.

– Какими плакатами?

– Теми, что люди приносят, чтобы подбодрить тебя. Я не думала, что это разрешено на соревнованиях по борьбе.

– Они не запрещены, но большинство людей их не приносят. Это не такой вид спорта, как футбол, где люди кричат на трибунах.

– Ну, твоя мама не была фанаткой. Она была в ужасе. Все спрашивала, как девушки могут делать предложения такому парню. Это было ужасно… я чувствовала себя виноватой.

– Ты совсем не похожа на тех девушек.

Я стону от разочарования, провожу рукой по своим длинным волосам. Перекидываю их через голое плечо.

– Я чувствовала себя такой пристыженной из-за всей этой истории с флаером, что чуть было не сказала ей.
– Придвигаюсь ближе.
– Это вертелось у меня на языке.

Его глаза расширяются, в них безошибочно угадывается блеск.

– Вот как?

– Я была так близко.

Ретт наклоняется вперед на несколько дюймов.

– Значит, мы увернулись от пули? Она бы с ума сошла.

– Венди? Ну, да. Она метала кинжалы в тех охотниц за циновками.

Наши носы соприкасаются.

– Она всегда была чересчур заботлива.

– Я ее не виню.
– Тоже буду такой, если у меня будут сыновья.

– Почему?

Наклоняюсь, провожу пальцем по глазури, облизываю ее языком. Сосу.

– Потому что ты мой.

Мы наклоняемся друг к другу над пылающим тортом, губы размыкаются. Мой язык проникает прямо в его рот, увлекая за собой, стоны сливаются в восхитительный хор.

– Ты такая чертовски вкусная, - говорит он, посасывая глазурь с моей нижней губы.

Я дрожу.

– Ты тоже.

Свечи, какими бы красивыми они ни были, горячие. Ярко пылая под нами, опаляя лиф моего платья. Я отстраняюсь, ухмыляясь.

– Тебе лучше задуть свечи и загадать желание, прежде чем мы сожжем это место.

Ретт внимательно изучает меня, наши глаза встречаются.

– Я бы хотел…

– Нет!
– останавливаю я.
– Не произноси это вслух, иначе не сбудется.

– Не сбудется?

– Нет.

Парень, ты не в курсе? Ух.

– Я бы не был так в этом уверен.
– Его тело сгибается, так что он в пределах досягаемости. Делает глубокий вдох и дует, дует, дует, пока двадцать одна свеча не гаснет, серый дым поднимается от фитилей.

Мы наблюдаем, как он растворяется в воздухе.

– Хочешь попробовать торт?
– шепчу я.

– Да, - он ухмыляется.
– Он такой же сладкий, как твое печенье?

– Вкуснее.

– Нож есть?

– Нет.

– Вилка?

Я качаю головой, не произнося слово «нет».

– Никаких вилок. Никакого ножа.
– Он делает вид, что ищет столовые приборы.
– Никаких тарелок. Как ты предлагаешь это есть?

– Нам придется проявить творческий подход. Ты изобретателен, Ретт?

Он закатывает глаза.

– Нет.

Я смеюсь над его честностью. Смеюсь над тем, какой он чертовски милый, еще раз погружаю палец в верхнюю часть торта. Отломав маленький кусочек, подношу к губам, скармливая ему.