Воспоминания американского школьника

Под ногами у меня хрустнул прутик. Я поднял его, зажег и осторожно коснулся красным язычком пороховой дорожки. Голубой светлячок подпрыгнул и с легким треском побежал по песчинкам. Он добежал до фитиля, и фитиль загорелся.

Готово! Домой!

Я бросился бежать.

Только бы успеть! Только бы успеть! Что, если они начнут палить раньше, чем я нырну в постель?

Вот наконец и наша улица. Наше крыльцо.

Я перескочил через три ступеньки и толкнул дверь. Сердце колотилось так громко, что казалось - и тетушка Эбигэйль и дедушка непременно услышат.

Я пробрался к себе в комнату и юркнул под одеяло, не раздеваясь, в куртке и башмаках.

Уф, слава богу! Теперь пусть стреляют!.. Что же они не стреляют?! Вдруг ветер задул огонь? Вдруг фитиль оборвался? Все пропало!

Я сел на кровати.

Бум-м...
– тяжело грохнуло на улице.

Задрожали оконные стекла. На умывальнике подпрыгнул таз.

Бум... Бах... Ба-ах...

Ура! Заговорила батарея Белли!

Внизу кто-то взвизгнул, хлопнула дверь. Зашлепали ночные туфли дедушки.

Я вскочил, скинул куртку и высунулся за дверь.

– Вы слышите, дедушка? Что это такое?

– Понять не могу, мой друг. Одевайся, выйдем на улицу, посмотрим.

Я опять надел куртку и спустился вниз.

...Трах... Барабах...

Тетушкина дверь распахнулась.

Белое привидение вылетело в столовую и бросилось к дедушке.

– О, Даниэль! Мы погибли! Город взорвался!

Тетушка была в ночной рубашке до пят. Из-под чепчика, как рожки, торчали две папильотки.

– Пустяки, Эбигэйль. Мы проживем еще сто лет. Все уже закончилось.

Бум... Бум... Бум... Тарарабах...
– ответила батарея Белли.

Тетушка заметалась по комнате, ломая руки.

– Примите ваши пилюли, Эбигэйль, и ни о чем не беспокойтесь. Мы сейчас узнаем, в чем дело. Идем, Том.

Город нельзя было узнать. Десять минут тому назад все дома спали, словно проглотили сонный порошок.

А теперь...

Все ставни распахнулись. В окнах торчат ночные колпаки и чепцы. Хлопают двери. Мелькают фонари. По улицам мечутся полуодетые люди.

Какая-то старушка,с мышеловкой в одной руке и подушкой в другой, чуть не сшибла нас с ног.

– Это конец света! Это конец света!
– кричала она.

Посередине мостовой стояла кучка мужчин. Дедушка подошел к ним.

– Я говорю вам - это английские...
– горячился толстый лавочник.

– Причем тут Англия!
– пожимал плечами доктор Таппертит.
– На свете столько неизученных явлений природы. Землетрясение, подземные извержения.

Бух... Б-бах... Бум-м...

Отряд полицейских промаршировал по улице.

– Наконец-то, - сказал кто-то в толпе.
– Последними в нашем городе просыпаются полицейские и пожарные.

Кто-то дернул меня за куртку. Я обернулся. За спиной у меня стоял Фил Адамс.

Он подмигнул мне одним глазом и шепнул:

– Здорово? А?

Полицейские подошли к пушкам, когда батарея Белли уже умолкла.

Над набережной стлался густой дым. Пахло порохом и гарью.

Я и Фил, спрятавшись за углом Якорной улицы, сами видели, как озадаченно потоптались полицейские на набережной и в том же порядке вернулись в город.

– Это палили старые пушки на Якорной, - разнеслось по Ривермуту.

– Я говорил, что это чья-нибудь злая шутка, - уверял доктор Таппертит.

– Вы, сэр, говорили совсем другое, - сердился лавочник.

– Плохая примета! Страшная примета!
– качали головой старушки. Пушки сами стреляют - быть войне!

Только когда начало светать, ривермутские жители разошлись по домам, двери захлопнулись, ставни закрылись.

В постели я вспомнил старушонку с мышеловкой и доктора Таппертита в плаще и ночном колпаке. Я так расхохотался, что мне пришлось уткнуться носом в подушку, чтобы снова не перепугать тетушку.

Утром, еще до завтрака, я побежал смотреть на батарею Белли. По дороге я встретил Фил Адамса и Джека Гарриса.

– Вы куда?

– На набережную, понятно.

В начале Якорной улицы нас догнали Перец Виткомб и Фред Лангдон. В конце - Чарлз Марден и Генри Блэк.

Все Сороконожки, точно сговорившись, бежали к реке.

В каком виде была наша славная батарея!

Пушки разлетелись в разные стороны, будто их разбросал ураган. Две скатились по откосу и застряли в тине. Земля почернела от пороха и топорщилась комьями. Одна пушка дала широкую трещину вдоль всего дула. Другая - оторвалась от лафета. У третьей - отскочил кусок чугуна, по крайней мере, с человеческую голову.

Этот кусок угодил в дымовую трубу матроса Бена.

Когда мы пришли к Бену, он стоял на крыше и укреплял новую железную трубу, вместо разрушенной кирпичной.

– Хороши вы!
– крикнул нам с крыши матрос Бен.
– Взять под обстрел корабль дружественной державы! А я-то, старый дурак, собственными руками приготовил фитили этим пиратам.

– Не сердитесь, матрос Бен, - сказал я.
– С железной трубой гораздо лучше. Больше похоже на корабль!

Ривермут так никогда и не узнал, почему палили старые пушки. Муниципалитет предложил награду тому, кто найдет виновников, но никто не явился за наградой.

Сороконожки народ честный.

24

Я прислонил письмо к чернильнице и посмотрел на него издали. Потом наклонил голову и посмотрел сбоку. Строчки шли правильно. Ни одна буква не выскакивала из ряда. Только под словом "Ривермутской" еще виднелся след карандашной линии. Я взял резинку и осторожно стер линию.

Местное

***************

МИСТЕРУ ТРЕНТУ

Редактору "Ривермутской Утки"

Готово. Теперь в почтовую контору.

Я бережно опустил письмо в карман и вышел из дому.

"Кажется, лучше отнести самому, - думал я.
– Еще затеряется на почте... Приду и скажу: "Доброе утро, мистер Трент. Вот мои стихи. Называются "Южная ночь". Нельзя ли их напечатать в вашей газете?"

Мистер Трент прочтет и скажет:

– Поздравляю вас, молодой поэт. Стихи прекрасные. Они украсят следующий номер".

Я представил себе мистера Трента, высокого, сухого, в синих очках.

"А вдруг он скажет совсем не так:

– Зачем вы притащили эту дрянь, глупый мальчишка? Занимались бы лучше своими уроками".