Воспоминания американского школьника

Мы запили яичницу пивом.

После ужина матрос Бен сказал:

– Ну, право, теперь было бы недурно сыграть в картишки.

– Пожалуй, - сказал я не глядя на Бена.

Мы сыграли.

В одиннадцать часов Бен задул свечу.

Он минут пять поворочался на своей койке и потом густо захрапел.

Тогда я спрятал голову под подушку и заплакал.

26

Бен довел меня до крыльца нашего дома.

– НУ, я пойду, - сказал он.
– Вы не бойтесь, мастер Том. Все будет хорошо.

Я взялся за дверной молоток.

Что-то скажет дедушка?

Дедушка сам открыл мне дверь. Лицо у него было усталое, потемневшее, а морщинки глубже, чем всегда.

Ни слова не говоря, дедушка обнял меня и повел к себе в комнату.

– Сядь, Том, - сказал он.

Я сел. Дедушка раза два прошелся по комнате, потом подошел к письменному столу и вынул из ящика письмо с ченой печатью.

Что-то внутри меня оборвалось, и в груди стало пусто. Руки и ноги похолодели.

Дедушка развернул письмо и начал:

– Новый Орлеан. Четвертого...
– Голос у него задрожал.
– Не могу, Том. Возьми, прочитай сам...

Я схватил письмо и убежал в свою комнату.

Письмо было от мамы.

Неделю тому назад папа умер от холеры.

Я зажал глаза кулаками.

Что же это? Что же это? Значит, я никогда не увижу папу. Никогда! Ни на одну минуточку! Он не узнает, как я вырос, не узнает, что я теперь второй ученик. Никогда не будем жить вместе, ни здесь, ни в Новом Орлеане. Я хотел показать ему "Ривермутскую утку" с моими стихами...

Во рту, в носу, в горле стало горько. Слезы вырвались и покатились по лицу.

Хоть бы один раз, один еще разочек увидеть папу!

– --------

Через неделю приехала мама.

Мама была в черном платье, бледная и худая.

Она много рассказывала про Новый Орлеан.

В нашем домике поселилось семейство Джерли.

Там, где у нас был кабинет, у них столовая, в спальне - детская.

Беседку в саду снесли совсем. Ее не стоило чинить: она почти развалилась.

Питер, который приходил к нам пересаживать цветы, умер.

Джек и Боб уехали из Нового Орлеана. Мама про них ничего не знала.

В Новом Орлеане пусто и страшно. Много людей разъехалось. Их дома стоят заколоченные.

В театре не дают представлений.

Обо всем мама рассказывала, только о папе говорила мало.

Мне показалось, что я сразу вырос на несколько лет, - столько забот привезла с собой мама. Плакать при маме было нельзя: она сразу начинала плпкать тоже. Я даже иногда рассказывал ей что-нибудь смешное.

Дедушка ходил озабоченный. Папа не оставил нам наследства. Фирма, в которой он служил, обещала выплачивать маме маленькую пенсию, но об этом нужно было еще много хлопотать. Я сам носил в почтовую контору толстые конверты с прошениями и бумагами.

Как-то раз, приняв мой пакет, почтовый чиновник сказал мне:

– Для миссис Белли есть письмо из Нью-Йорка, - и подал мне большой синий конверт.

Письмо было от папиного двоюродного брата, дяди Сноу.

У дяди Сноу в Нью-Йорке была большая лавка. Дядя называл себя "настоящим американским дельцом", не интересрвался ничем, кроме биржевых бюллетеней, и не очень дружил с папой.

Вечером, после чая, мама прочитала письмо вслух.

Дядя Сноу писал:

Любезная кузина Люси!

Из Вашего письма я с прискорбием узнал о постигшей Вас утрате.

Моя супруга и дочь выражают Вам свое соболезнование.

Вы спрашиваете у меня совета, дорогая Люси. Я основательно обсудил Ваше положение, и вот что я могу предложить Вам.

Наш бедный Фред, к сожалению, не обеспечил Вас: пенсия, - если фирма Гроулер и К выдаст Вам ее, - далеко не достаточна.

Вашему сыну Томасу четырнадцатый год. Я могу принять его в свою торговлю и найти для него работу по силам.

Он сразу же начнет зарабатывать деньги (пока, конечно, немного) и приучится к труду, который даст ему со временем кусок хлеба.

Но я очень прошу Вас, дорогая кузина, поторопитесь с приездом. Я слышал, что Томас пишет стихи, а я придерживаюсь старой истины: из поэта не выйдет делец.

Надеюсь, что сын Ваш приступит к своим новым обязанностям не позже будущей недели.

Свидетельствую свое почтение уважаемому капитану Нёттеру и его сестрице.

Остаюсь готовый к услугам Роберт Сноу.

– Не нравится мне это письмо, Люси, - сказал дедушка.
– Фред хотел для мальчика совсем другого. Тому надо поступать в университет.

– Вы забываете, папа, - ни у вас, ни у меня нет для этого денег.

– Деньги будут. Мы сдадим половину дома. Можно продать Рыжего. Мы с Эбигэйль старики. Нам немного нужно.

– Нет, дедушка. Не надо продавать Рыжего. Я еду в Нью-Йорк, - сказал я решительно.

– Что ты, Том, - уговаривал дедушка. Ты не знаешь, что такое служба в лавке. С утра до вечера - покупатели, счетные книги, реестры, накладные. Учение придется забросить навсегда.

– Я не заброшу учение. Я буду заниматься по вечерам. Я даже стихи буду писать, только не стану говорить дяде Сноу. Не уговаривайте меня, дедушка, я все равно поеду в Нью-Йорк.

– Я думаю, он прав, - грустно сказала мама.

– --------

Через три дня мы с мамой, в дорожных пальто, с сумками через плечо, стояли на вокзале.

Дедушка, тетушка, Китти и матрос Бен провожали нас.

– Дорогая Люси, - говорила тетушка, вытирая глаза кончиком носового платка.
– Не садитесь к окну: вас непременно продует. Том, застегни воротник. Как жаль, что мы уложили вязаный шарф.

– Мастер Том, - шептала мне Китти, - пирожки в плетеной корзиночке. Длинненькие - с капустой, а другие - с вареньем. Варенье ваше любимое - абрикосовое.

Китти была в праздничной шляпке с анютиными глазками, но шляпка съехала набок, волосы растрепались, Китти все время громко всхлипывала и терла лицо ладонью.

– Ты, старуха, устроила форменный потоп, - шутил Бен.
– Мастеру Тому придется вплавь добираться до вагона. Эх, мастер Том, мастер Том, а я-то начал вырезывать вам такой славный фрегат.