Воспоминания о Марине Цветаевой

Почему вы не спите?

Кира рассказывает мне сказку.

О чем?

О колодце и девочке, которая по ночам не спит.

Значит, обо мне?

Мара садится на мою постель.

Нет: вы не девочка, вы большая.

Я не большая! — тихо смеется она. — Я совсем маленькая — как ты. Как Женя.

Вам семнадцать лет!

Кто это тебе сказал?

Лена.

Лена не знает. Впрочем, я сама не знаю. Мне и семь, и семнадцать, и семьдесят.

Значит, вы совсем старая? — доносится с другой кровати испуганный голос Жени.

Иногда. Сейчас я совсем маленькая. Кира, расскажи же мне свою сказку, — говорит она, помолчав.

Вы будете смеяться.

Нет, я не буду смеяться.

Про что же мне рассказывать?

То же самое. Что Жене, — о колодце и девочке. Только, мальчики, говорите мне «ты». Или я вам буду говорить «вы».

Мы всем большим гостям говорим «вы».

Я — маленькая.

Я приподнимаюсь на локте и тихонько трогаю ее локоны.

Вы не рассердитесь, если я вам… тебе скажу одну вещь?

Конечно, нет. Говори!

Другие говорят, что ты сумасшедшая.

Мара молчит, потом берет мою руку, ту, что гладила ее по волосам.

— Значит, вы меня боитесь оба?

Нет, ты совсем не страшная. Мне думали, ты с когтями и копытами, а ты просто большая девочка.

Маленькая, — поправляет она.

Почему же у тебя такое длинное платье?

Платье — вздор. Впрочем, ты прав; — оно ужасно длинное. Я бы хотела быть мальчиком.

— Frдulein нам рассказывала, что когда вся земля затрясется, все мальчики будут девочки, а все девочки — мальчики, — задумчиво говорит Женя.

Ты наверное это знаешь?

Наверное.

Это будет чудно! Ну, что же, Кира, а сказка?

Раз был один колодец — глубокий, глубокий; в нем была серебряная вода. И была еще одна маленькая… нет, большая девочка с золотыми кудрями.

Ты говорил — с черными, — обиженно поправляет Женя.

А теперь она с золотыми. Эта девочка никогда по ночам не спала, — все бегала, всюду рылась. Она была очень непослушная девочка. Ну, вот, когда мама заснула. Она выбежала в сад. А ночь была темная, страшная-страшная. Она испугалась и стала кричать, но никто ее не слышал, потому что все спали. Тогда она еще больше стала кричать. И вдруг за ней кто-то затопал. Она не знала, что это добрый медведь, и побежала. Бежала, бежала и — бух в колодец. А вода в нем была серебряная.

А потом? — спросила Мара.

Потом — не знаю. Я еще не выдумал.

Это прекрасная сказка. Твоя девочка очень похожа на меня — я тоже никого не слушаюсь и тоже не сплю по ночам.

Что же ты делаешь?

Читаю, пишу, курю, хожу по комнате.

А тебе не страшно ночью?

Иногда страшно — когда я забываю о своем сердечке. Это мой талисман. Мне его подарил один человек, когда мне было одиннадцать лет. С тех пор я с ним не расстаюсь.

Что это — талисман?

Вещь, которая бережет от несчастья. Пока на тебе талисман, ты не утонешь, не наделаешь глупостей. Я недавно сделала страшную глупость.

Какую?

Я не знаю, поймете ли вы… Нет, конечно поймете! Дело в том, что один человек читал мне чудные стихи и говорил, что он их сам сочинил. Мне они ужасно нравились, и я сделалась невестой этого человека.

Как невестой? Ведь ты маленькая!

Это было ужасной глупостью. Во-первых, я маленькая, а во-вторых, это были не его стихи, а чужие. Он мне все выдумывал. Я сказала ему, что презираю его, и уехала.

К нам?

Да.

А он за тобой не приедет?

Пусть попробует! Я ему покажу! — сердито воскликнула Мара, и я видел, как вздрогнули ее тонкие ноздри.

Ты на него очень сердишься? — спросил Женя.

Она встала с постели и несколько раз прошлась по комнате. Потом, наклонясь над Женей, спросила:

Представь себе, что человек, которого ты любишь и в которого веришь, ну Люся или Лена, тебя обманул. Что бы ты ему сказал?

Что это очень плохо!

Понимаешь, если бы этот человек прямо сказал мне: «Это прекрасные стихи, но писал их мой товарищ», — я бы тогда не сердилась. Но сказать, что сочинил их он, и знать, что я люблю его за чужие стихи, — какая гадость! Я бы хотела, чтобы он уехал в Америку!

Я тоже хочу в Америку, — сказал я.

Зачем?

Так… Интересно на корабле. Ты когда-нибудь ездила на корабле?

На воздушном.

Разве есть воздушные корабли?

Конечно, есть. Мы еще с вами поедем!

Правда? Когда?

Как-нибудь вечером. Послезавтра, кажется, будет новолуние — это лучшее время для такой поездки.

Ты нарочно это говоришь?

Сердце мое забилось.

— Я говорю вполне серьезно. Царь луны, мальчик-месяц, мой большой друг. У него много воздушных кораблей, и он с удовольствием даст мне один.

Он добрый?

Очень добрый. Послезавтра вы о нем узнаете.

Комната мало-помалу наполнялась дымом. Мара курила не переставая. То и дело трещал, открываясь и закрываясь, металлический портсигар, то и дело чиркала спичка. Окруженная облаком дыма и сиянием коротких пышных кудрей, это была уже не Ленина подруга Мара, которая утром краснела и за обедом спорила с папой…

Мара, — сказал я тихо, — я знаю, кто ты.

Кто?

Ее блестящие глаза пристально взглянули в мои.

Ты — волшебница. Правда, Женя?

Правда!

Догадались? Как я рада! Я сразу увидела, что вы меня поймете. Как же вы это узнали?

Ты знакома с мальчиком-месяцем…

Ты так легко ходишь!

У тебя такие глаза, такое сердечко…

И такое волосы…

Ты по ночам не спишь, ты ничего не ешь, у тебя…

Ты такая чудная!

Мальчики мои! Ты, Кира, — золото, ты, Женя, — бриллиант! Нет, вы оба — аметисовые сердечки, как у меня не шее!

А другие знают, что ты волшебница?

Никто не знает!

Даже Лена?

И она не знает, — только вы, мои золотые, серебряные мальчики! Недаром у вас аквамариновые глаза! Это такой драгоценный камень морской воды.

Ты любишь море?

Вы любите стихи, да? Ну, слушайте:

Пока огнями смеется бал, Душа не уснет в покое. Но имя Бог мне иное дал: Морское оно, морское! В круженье вальса, под нежный вздох Забыть не могу тоски я. Мечты иные мне подал Бог: Морские они, морские! Поет огнями манящий зал, Поет и зовет, сверкая. Но душу Бог мне иную дал: Морская она, морская!. [273]

273

Марина Цветаева («Волшебный фонарь»)