Воспоминания

Я кивнул. Я не мог поступить иначе, потому что он ждал моего кивка. Судя по всему, что мне было известно, он вполне мог показать американцам и то, о чем он говорил, и многое другое.

– Но все это в прошлом, – продолжал мой разговорчивый хозяин. – Теперь, когда я стал тем, кем я есть, у меня есть три цели. Во-первых, не позднее чем весной тридцатого я решил выиграть Эпсомское дерби. На то, чтобы провернуть этот фокус, я дал себе пять лет.

Со стороны месье Лёвенштейна было весьма осмотрительно дать себе достаточно времени. Однако я сомневался, чтобы даже человек, обладавший его силой убеждения, способен заставить лошадь прийти к финишу первой.

– Вы собираетесь покупать годовалых жеребцов? – осведомился я, надеясь, что он не перепутал меня с моим кузеном Дмитрием [50] , известным лошадником.

– Конечно нет. – Он презрительно поморщился. – Где гарантия, что мои годовалые жеребцы, войдя в возраст, станут настоящими чемпионами?

Я охотно согласился: такой гарантии действительно никто дать не мог.

– Нет, мой дорогой великий князь, – сказал месье Лёвенштейн, легонько похлопав меня по плечу. – Я воспользуюсь совершенно другими методами. Каждую весну в течение следующих пяти лет я просто буду покупать всех лучших претендентов на Эпсомское дерби, которые способны стать победителями… неплохая мысль, а?

50

Дмитрий Константинович (1860–1919), великий князь, командир Конно-гренадерского полка (1892—28.12.1903), командир 1-й бригады 2-й гвардейской кавалерийской дивизии (1903–1905). Наряду со строевыми должностями занимал пост председателя Комиссии по приему лошадей, поставляемых Главным управлением государственного коннозаводства в армейскую кавалерию. В 1913 г. председательствовал на Всероссийской выставке рысаков в Киеве. Много сделал для развития коневодства в России. Расстрелян в Петрограде вместе с братьями автора Николаем и Георгием.

Я тяжело вздохнул и робко предположил, что какие-то владельцы-англичане откажутся продавать своих претендентов на победу на Эпсомском дерби.

– Я знаю их всех, в том числе Ага-хана [51] , – сказал месье Лёвенштейн. – Вопрос денег, и больше ничего. Сто тысяч фунтов, чуть больше или чуть меньше – и вы увидите, как я поведу победителя дерби к королевский трибуне! Итак, перехожу к двум другим моим мечтам – и здесь мне понадобится ваша помощь.

Он понизил голос, посмотрел мне прямо в глаза и отрывисто проговорил:

51

Имеется в виду Султан Мухаммад-шах, Ага-хан III (1877–1957).

– Я хочу получить титул и положение в высшем обществе.

После недавнего общения с правителем Эфиопии, который рассчитывал, что я верну ему абиссинский монастырь в Иерусалиме, я почти утратил способность чему-либо удивляться, но новый неожиданный поворот в разговоре застал меня врасплох.

– Титул и положение в высшем обществе, – механически повторил я. – Поэтому вы пригласили меня в Биарриц? Мне казалось, ваш представитель упомянул какое-то дело большой важности и крайней срочности.

– Ничто не может быть важнее, а что касается срочности – чем скорее, тем лучше! Насколько я понимаю, владелец победителя Эпсомского дерби обычно является титулованной особой наивысшего общественного положения.

– Да, – кивнул я, уверенный, что бедняга выжил из ума. – Но зачем вам я? Я не раздаю титулы и никогда не был лидером общественного мнения. Что я могу сделать?

– Многое. Помогите мне сломать социальные барьеры в Париже и Лондоне, а об остальном я позабочусь сам. Вот список людей, которых я хочу пригласить к себе на уик-энд. Если мне удастся залучить их сюда, я подружусь со всеми и без труда получу титул в собственной стране!

Я просмотрел список. Он казался сокращенным вариантом «Готского альманаха». Месье Лёвенштейн не приглашал к себе никого ниже виконта.

– Очень звучные имена, – похвалил я моего хозяина.

– Первый класс! Список составили два опытных дипломата из министерства иностранных дел. Теперь перейдем к делу. – К делу?

– Да. Я готов платить вам по две тысячи долларов в неделю в течение пяти лет.

– Чего вы ждете от меня взамен?

Он взял со стола лист бумаги и протянул мне. Потом откинулся на спинку кресла и закурил сигару. Видимо, ему казалось, что дело сделано и мне остается лишь согласиться.

– Что это? Приглашение? – удивился я, прочитав первую фразу, где речь шла об «удовольствии присутствовать на приеме в саду, который будет проходить…» и т. д.

– Как вам нравится подпись?

– Подпись?

Дойдя до подписи, я ахнул. Подпись гласила: «Альфред Лёвенштейн, через посредство Александра Михайловича, великого князя»!

– Вот и все, что от вас требуется, – сказал он, куря свою огромную черную сигару. – Просто подпишите мои приглашения! Учитывая гонорар, который я вам заплачу, работы немного, верно?

Каким искренним был он в своем очаровательном невежестве! Весьма поучительно было наблюдать за признанным финансовым гением Европы, который одновременно и презирает высшее общество, и восхищается им, и стремится в него попасть… С моей стороны было бы чистым ребячеством устраивать сцену или выговаривать ему. Я впервые с 1914 года искренне посмеялся, и мы расстались добрыми друзьями. Я обещал следить за ходом его продвижения к королевской трибуне; он же был убежден, что я еще передумаю и приму его великодушное приглашение.

– Вы очень скоро услышите обо мне, – пообещал он, когда мы пожимали друг другу руки перед «вуазеном» с серебристыми крыльями. – Даю вам две недели на то, чтобы все обдумать, а потом перейду к следующему кандидату.

3

«Следующим кандидатом» оказался молодой французский герцог, носитель одного из старейших титулов в мире и к тому же племянник одного популярного правящего монарха. Похоже, родители молодого человека, которым надоели его эскапады, урезали ему содержание, и он отомстил, приняв предложение месье Лёвенштейна.

Никогда бы не поверил, что такое может случиться, но спустя какое-то время я получил приглашение на тот же самый прием в саду, который мы обсуждали в Биаррице. Он был подписан: «Альфред Лёвенштейн, через герцога де…»

К письму прилагалась короткая записка, написанная рукой моего великодушного друга: «Надеюсь, что теперь вы пожалеете, особенно если узнаете, что я заполучил этого юнца за четверть той суммы, какую я готов был заплатить вам».

Я несколько раз перечитал это сказочное приглашение. Оно несло в себе зачатки грандиозного скандала, и я ожидал вспышки сплетен, бурю негодования и торжественные протесты со стороны разгневанных родственников и друзей молодого герцога. Мои ожидания оказались напрасными. Случись нечто подобное до 1914 года, благородного наймита месье Лёвенштейна изгнали бы из всех европейских клубов. Теперь же все просто пожимали плечами и говорили: «А чего вы хотите? Лучше выполнять поручения какого-то оригинала, чем вовсе не иметь денег. Теперь, когда наш бедный франк потерял девять десятых прежней стоимости, мальчика можно лишь похвалить за деловую сметку. В конце концов, он просто отберет у Лёвенштейна часть того, что Лёвенштейн отобрал у всех остальных». Вот и все. Никто не удосужился подумать, на что еще пойдет аристократия, если вероломный франк снова упадет.

Я не посетил знаменитый прием в саду, но почти все мои друзья там побывали. Даже рыцари, принимавшие участие в Первом крестовом походе, не могли бы похвастаться более пышными именами гостей. Список титулованных особ, которые откликнулись на приглашение, подписанное молодым герцогом, без труда можно было принять за перечень потомков участников Первого крестового похода, которые собрались на вилле в Биаррице.

Такое чрезмерно «либеральное» отношение высшего общества, пусть и объясняемое финансовой паникой, какая царила тем летом во Франции, получило продолжение через несколько недель, когда стало известно, что Ивар Крюгер предоставил солидный заем правительству Пуанкаре. Он оставался единственным капиталистом в Европе, который по-прежнему верил в стабильность Франции! И хотя фамилия благодетеля часто писалась с ошибками, популярные газеты считали совершенно нормальным и справедливым то, что спасти Французскую Республику должен шведский «спичечный король».