Воспоминания

Наверное, мысли мои были наивными и несколько истерическими, что вполне естественно в подобных обстоятельствах. И все же я встал на верный путь. Если бы мое заключение продлилось еще несколько месяцев, я бы всесторонне постиг Закон Любви. В моем же положении я приблизился лишь к его краям.

3

Прошло пять лет. Я снова вел ту жизнь, которую привык считать правильной и неизбежной.

Три трапезы в день. Белое вино за обедом. Пинта шампанского за ужином. Париж осенью. Ривьера весной. Морское побережье летом. Газеты. Светские разговоры. Денежные затруднения. Все возрастающее количество «что, если». Вздохи. Новые знакомые, подозрительно напоминающие старых отсутствием общих интересов. У них на лицах отчетливо читалось: «Какой он жалкий, этот великий князь!» У меня же не выходила из головы единственная мысль: «Какая скука, какая ужасная скука!»

Я не совсем забыл те странные мгновения в Крыму, но боялся их повторять. По семейной легенде, мой двоюродный дед Александр I погубил свою жизнь из-за интереса к спиритизму. Видимо, те, кто и пустил легенду в обращение, были теми же самыми «священными коровами» либерализма, которые говорили, что современные машины приносят счастье и что при демократии все люди равны, однако в первые годы «священные коровы» либерализма сильно подавляли меня. Однажды я даже прослушал долгую лекцию известного итальянского историка, который, к полному удовольствию публики, доказывал, что Муссолини – главный враг человечества, потому что он не позволяет крестьянам продавать голоса тому, кто дороже за них заплатит.

«Ты должен обрести почву под ногами, – посоветовал себе я. – Хватит ерунды! Сейчас век просвещения и победы науки».

Как-то в субботу я отправился в Довиль. Почва в Довиле была тверже некуда. Смуглые молодые люди в двубортных смокингах зорко следили за бриллиантовыми ожерельями английских вдовушек. Нью-йоркские хористки с губами, накрашенными ярко-красной помадой, визгливо объясняли своим низкорослым спутникам из местных, что в Америке все должны работать. Принц Уэльский изображал обычного человека; он ходил в окружении целого выводка сиплых миллионеров из Пенсильвании, которые не понимали, почему их знатный друг отказывается от предложения сделать за него ставку. Пожилая махарани сидела за столом наискосок от принца; на ее высоком столбике фишек лежала жемчужная черепаха. Всякий раз, когда ей сдавали карты, она гладила пальцами голову черепахи, закрывала потускневшие черные глаза, бормотала короткую молитву и только тогда открывала карты. Она выигрывала. В бальной зале исполняли, возможно в честь махарани, «Песню индийского гостя» Римского-Корсакова в ритме американского фокстрота. Всюду неприятно пахло смесью духов и прокисшего шампанского. Завывание саксофонов перекрывало пронзительное хихиканье двух знаменитых американских водевильных танцовщиц, на редкость уродливых толстогубых женщин средних лет.

Я направился к бару. У стойки было не так душно, а белые куртки официантов казались освежающе чистыми.

Я собирался заказать крепкий коктейль, как вдруг меня охватило непреодолимое желание одиночества. Быстро выйдя из казино, я пошел на пляж. Холодный моросящий дождь не прекращался, но вокруг никого не было и приятно пахло морем – солью и рыбой. Никаких духов, никакой пудры, никакой краски для волос. Под тентом пустого прибрежного кафе было довольно темно. То и дело натыкаясь на пирамиды перевернутых столов и стульев, я уселся, закурил сигарету и стал слушать туманные горны. Должно быть, капитан парохода, который направлялся в Дувр, был опытным моряком. Он так искусно шел зигзагами в тумане, что я радовался, наблюдая за ним. Как не хотелось возвращаться в казино! Вдруг сзади послышался голос:

– Что, не нравится в казино?

– Там ужасно, – ответил я.

Незнакомец говорил по-французски с легким иностранным акцентом, хотя угадать его национальность мне не удалось. Я решил, что он уроженец юга Германии или австриец. – Много проиграли? – осведомился мой собеседник после паузы.

– Нет. Я никогда не играю. А вы?

– Я тоже. – Он усмехнулся.

Я продолжал курить. Мне хотелось, чтобы он ушел.

– Нравится ли вам такая жизнь? – спросил он после еще

одной паузы.

– Не очень.

– И все же вы так живете?

– Что я могу поделать?

– Много чего.

– Например?

– Во-первых, перестать обманывать себя. Вам не так много осталось. Радуйтесь тому солнцу, которое у вас есть.

– Вы как будто меня знаете, – громко заметил я, подумав,

что повстречался с очередным безумцем.

– Верно.

– А я вас знаю?

– Когда-то знали.

Я рассмеялся.

– Вы говорите как дух моего зря потраченного прошлого.

– Или вашего горького будущего.

– Ох, не напоминайте! Мне и так плохо.

– А кто виноват?

– С этим я согласен.

– Лучшее из того, что вы делали, – вы старались взглянуть на дело со всех сторон и соглашались с доводами собеседников.

– Вы снова правы. Таков удел всех дилетантов.

– Хотите сказать, что вы слишком устали для того, чтобы

любить, и слишком пресыщены для того, чтобы ненавидеть. – Дорогой мой, не критикуйте меня, прошу вас. Лучше

посоветуйте, что мне делать!

– Чушь и ерунда! Бессмысленно что-либо советовать человеку, который так жалеет себя!

– Я жалею себя?!

– Да, жалеете. Вы упиваетесь жалостью, думая о себе в

третьем лице, считая себя великомучеником, молчаливым героем, пережившим самоубийство империи. Неужели вы не

находите в своих страданиях ничего, кроме жалости к себе и

самовосхваления? Неужели вы не сознаете, что получили

предостережение, урок?

– Чего вы от меня хотите? Чтобы я проповедовал смирение и все остальные добродетели, которые не были мне свойственны?

– Ответить на этот вопрос предстоит вам самому. Вы должны понять, было ли в ваших переживаниях что-то ценное, значительное. Вспомните. Подумайте о чем-то самом драгоценном для вас. Деньги? Вы всегда были к ним равнодушны. Они никогда вам не помогали. Власть? Вы всегда избегали ее. Семья и друзья? В глубине души вы не переставали считать их чужаками. Вера? Вы никогда не верили в полной мере. Если бы сейчас вам суждено было умереть, о каком моменте вашей жизни вы бы вспомнили? Вот как можно отличить нечто настоящее, подлинные ценности. Не то, что радует вас, когда вы живы и здоровы, но то, что заставляет вас трепетать от нежности, когда вы умираете. Вспомните ли вы свой дворец в России? Прямые как стрела Елисейские Поля? День вашей свадьбы? День, когда вас сделали адмиралом?

– Господи сохрани, нет!

– Что же вы вспомните?

Бегло перебрав разные победы и поражения, радости и горести, я вдруг вспомнил одно утро пятьдесят лет назад.

– Есть! – воскликнул я. – Кавказ. Склон горы за домом моего отца. Я лежу в высокой траве и наблюдаю за полетом жаворонка. Вокруг меня и во мне покой и умиротворение. Всюду мир, тишина и довольство. Глядя вниз, я вижу лужайки нашего парка. Там движутся и фигуры. Лиц я не различаю, но вижу белые цветы вишен и красный ковер роз. Я все люблю, я влюблен в целый мир. Вы слышите меня?

Ответа не последовало. Я вскочил и огляделся по сторонам, но ничего не увидел. Меня окружал мрак. Я чиркнул спичкой; я находился один среди пирамид перевернутых столов и стульев.

4

– Обратись к психиатру! Только неуравновешенные люди видят духов и разговаривают с ними.

Следующие несколько лет жизни мои ученые друзья часто повторяли этот совет. Они дали и другую рекомендацию:

– Почему бы тебе не написать мемуары и не заработать денег в Америке вместо того, чтобы тратить деньги на книги, которые никто не хочет читать?

И еще:

– Ты по-прежнему занимаешься столоверчением?

Мне очень повезло, что я привык к насмешкам. Выговоры со стороны либеральных газет и политиков имперской России сделали меня толстокожим и помогли выносить шуточки моих очаровательных знакомых в Париже и Биаррице. Я не утруждал себя объяснениями, в чем разница между спиритизмом и столоверчением. С невеждами не спорят. Американским коллекционерам человеческих странностей я, бывало, говорил:

– Для вас здесь нет ничего интересного. Никаких сенсаций; на этом не заработать деньги. Совершенно безнадежно. Пишите лучше о сюрреализме, нудистах и пятилетнем плане. Или поезжайте в Брюссель и сфотографируйтесь с исследователем стратосферы, увековечьте себя с помощью глубокой печати. Такие занятия помогут вам протянуть время от выставки лошадей до майского представления ко двору.