Воспоминания

– Что нужно сделать послу, чтобы изменить враждебные настроения целой страны? – не без злорадства спросил я у Херрика, помня, что он упорно отрицал сам факт наличия антиамериканских настроений в Париже.

– Все очень просто, – ответил Херрик. – Послу нужно запастись терпением и дождаться приезда Чарльза Линдберга.

– А потом?

– Потом – сделать доброе дело и снабдить героя, прилетевшего без багажа, парой пижам.

3

Как я ни уважал Херрика, я решил не следовать его совету. И только прочитав 67 лекций и проведя в Америке три зимы, я понял, что он был прав. Я ошибся, но мое поражение стало плодотворным. Только так мне удалось разделаться с главным сожалением моей жизни. Если бы я послушал совета моего мудрого друга, я бы просто разорвал свой контракт и вернулся в Париж, по-прежнему проклиная судьбу за то, что родился великим князем, по-прежнему жалея о том, что мне не удалось отказаться от титула и обосноваться в Соединенных Штатах много лет назад. К счастью, я был упрям. К счастью, стремление проповедовать въелось в мою плоть и кровь. Благодаря лекциям я познакомился с тысячами людей, «американскими американцами» и другими.

Некоторые из них не скрывали раздражения: их дочери вышли замуж за европейских аристократов, и известие о том, что великий князь разъезжает по всей стране и общается с ротарианцами, как им казалось, выбивало почву из-под ног их зятьев. Некоторые из них приходили в ярость: я посмел крутить хвосты священным коровам либерализма и открыто говорил о том, что предпочитаю людей действия. Кое-кто из них откровенно говорил о своих убеждениях: для того чтобы держать «массы» в узде, им нужна помощь воскресных школ и церквей, независимо от того, демократия в стране или нет.

Я многое понял. Я познакомился с Америкой, и она изменила мою прежнюю оценку империй. Раньше я укорял родных за высокомерие, но я никогда по-настоящему не сталкивался со снобизмом, пока не попытался усадить за один стол жителя Бруклина (штат Массачусетс) и миллионера с Пятой авеню. Раньше меня приводила в смятение мысль о безграничной власти человека, сидящего на престоле. Но даже самый безжалостный из всех самодержцев, мой покойный тесть, император Александр III, казался застенчивым и совестливым по сравнению с диктаторами из Гэри (штат Индиана). Раньше я краснел, слушая о варварском отношении к национальным меньшинствам в Российской империи, но потом прочел рекламные объявления в нью-йоркских газетах, где на работу в конторы приглашались клерки-«неевреи». Раньше я считал, что привычка обвинять правительство во всех смертных грехах стоила европейцам их места под солнцем, но потом стал свидетелем отвратительного спектакля, когда 120 миллионов американцев подвергли обструкции своего президента и шумно требовали чуда.

Я не был разочарован: правда, любая правда неизменно завораживает. Но я уже не испытывал такой горечи, открыто порицая Европу. Атлантический океан, который в дни моей юности казался огромным и безбрежным, ужался до размера небольшого пруда, и люди по обе его стороны выглядели очень похожими из-за своих мелочных добродетелей и своих пороков, тем, что они отказались от своей истерии и бесшабашности своей ненависти. Глупый рекламный щит на Итальянском бульваре в Париже, провозглашавший, что «французы должны поблагодарить Дядю Сэма за свои страдания», больше меня не раздражал, потому что я видел еще один плакат по дороге из Глендейла в Пасадену, который гласил: «Наш округ не может отремонтировать дороги, потому что французы не платят долг Соединенным Штатам». Так и должно быть. Битва рекламных щитов возвращала мир к «нормальности» в эпоху, когда народы выражались откровенно и несдержанно и не позволяли университетским профессорам диктовать, что они должны чувствовать по отношению друг к другу. Конечно, только я в ответе за то, что мне пришлось читать лекции о «Религии любви» и спать в пыльных пульмановских вагонах, чтобы узнать, что Атлантика – достояние географии, а ненависть – достояние человечества.

Для того чтобы рассказать все, понадобится не одна книга. Странствующий лектор не ставил перед собой задачу написать историю преображения Америки. Он набирается впечатлений там, куда попадает, и вечер, проведенный в нью-йоркском баре, где незаконно подают спиртное, иногда бывает полезнее беседы с Генри Фордом.

В подпольный бар меня привели друзья, среди которых было несколько раввинов, но к Генри Форду я ходил один. Все это произошло уже после Гранд-Рапидс.

4

Гранд-Рапидс я не забуду. Там произошел мой первый «выход на сцену» в Америке. Я всю ночь не спал, слушая стук колес, и часто вызывал проводника.

– Принесите, пожалуйста, еще одну наволочку!

– Вентилятор работает?

– Я хочу стакан газированной воды.

Под моими чемоданами лежало три запасных наволочки. Я прекрасно умел включать вентилятор. И пить мне не хотелось. Мне нужен был человек, на котором я мог бы проверить мое американское произношение. Звука [th] я не боялся, как и разницы между кратким и долгим [e]. Но вот звук [w] меня пугал. В русском языке такого звука нет, а немцы и французы произносят его [в]. Майрон Херрик уверял, что с моим [w] все в порядке, но он слишком часто общался со многими французскими премьер-министрами. А вот сонный цветной проводник показался мне человеком, способным исправить мое произношение. Говоря, я жадно следил за выражением его лица. Я готовился столкнуться с непониманием. Я был приятно удивлен. Он просто говорил: «Да, сэр» – и всякий раз приносил мне требуемое. Сойдя с поезда в Гранд-Рапидс и радуясь первой победе, я дал проводнику большие чаевые. – Все было замечательно, – похвалил его я.

Он улыбнулся и поклонился.

– Merci beaucoup, – вежливо ответил он.

Я замер.

– Где вы учили французский?

– Во Франции, сэр. Я два сезона танцевал в «Фоли-Бержер». Вот почему я без труда понимаю иностранцев.

По пути в отель я боялся смотреть на своего секретаря. Он притворялся, будто читает газету, но губы у него дергались.

– Перестаньте ухмыляться! – сказал я. – Будем надеяться, что он не единственный бывший чечеточник в Америке. Может быть, среди моих сегодняшних слушателей тоже попадутся такие.

Секретарь протянул мне газету:

– Вот, прочтите.

Я прочел первые три строчки, и мы оба расхохотались.

«Сегодня ожидается большое собрание в Новой Баптистской церкви, где великий князь Александр из России прочтет лекцию о…»

Дело было не только в том, что я всегда испытывал суеверный страх перед всем и всеми, связанными с церковью. Моя лекция в основном была посвящена «банкротству современного христианства». Когда импресарио обещал, что я буду читать лекции в «достойной обстановке», я решил, что мне не придется выступать в цирке. Откуда было знать мне, как и любому европейцу, кстати, что в Америке церковный зал можно снять для лекции? Если бы мне предстояло выступать в католической церкви или синагоге, я мог бы по крайней мере рассчитывать на чувство юмора прихожан, но баптистская церковь! Меня передернуло.

– Мы влипли, – вздохнул мой секретарь. – Но, как говорится, le vin est tire… [65]

У него имелась раздражающая привычка цитировать французские пословицы с таким серьезным видом, как будто он диктовал Всевышнему свою последнюю волю.

Оставшиеся три часа, которые я надеялся посвятить серьезным мыслям, заняли визитеры. Журналисты интересовались моим мнением о болезни короля Георга. Я сказал, что это очень некстати. Один человек, который раньше жил в Одессе, привел своего семилетнего сына с виолончелью. «Весь Гранд-Рапидс» считал, что мальчик играет лучше Казальса [66] . Не послушаю ли я юного музыканта? Пришлось послушать. Потом я раздавал автографы. У многих имелись специальные альбомы, где я увидел также подписи Тома Микса [67] и египетского хедива [68] . Потом я позировал местному фотографу и пробовал домашний яблочный пирог, «лучший яблочный пирог к востоку от Скалистых гор». Потом на цыпочках вошел мой секретарь и трагическим шепотом произнес:

65

Le vin est tire, il faut le boire (фр.), букв. «Вино налито, его надо выпить», соответствует русской идиоме: назвался груздем – полезай в кузов.

66

Пабло Казальс (1876–1973) – один из самых известных музыкантов XX в.

67

Том Микс (1880–1940) – американский актер вестернов эпохи немого кино.

68

Хедив – титул наместника Египта в период зависимости Египта от Османской империи (1867–1914).

– Священник ждет нас внизу.

Священник оказался славным и энергичным человеком. Судя по его крепкому рукопожатию и манере говорить, я совершенно неверно представлял себе баптистов. Его без труда можно было принять за нью-йоркского биржевого брокера.

– Может, спросить его, где здесь раздобыть бутылку бренди? – по-французски спросил мой секретарь.

– Мой секретарь спрашивает, – перевел я священнику, – нормально ли для меня читать лекцию в баптистской церкви? Видите ли, я никогда не был усердным прихожанином.

– Исправиться никогда не поздно, – ответил священник.

Потом нас отвели в ризницу, которую мой секретарь упорно называл «раздевалкой».

Церковь была переполнена. Священник сказал, что в зале присутствует восемьсот пятьдесят человек, но мне казалось, что их было восемьсот пятьдесят тысяч. Никогда в жизни я так не боялся! Когда священник сказал: «Я имею честь представить вам великого князя Александра из России», у меня задрожали руки и пересохло в горле. Я встал и собрался выйти на кафедру, как вдруг услышал первые строки российского гимна и увидел, как мои слушатели встают. Я был застигнут врасплох. Впервые за одиннадцать лет я слушал эту мелодию!