Воспоминания

Церемония происходила в том же зале, в котором одиннадцать лет тому назад Ники просил представителей земско-городского съезда забыть о «бессмысленных мечтаниях», и эта неудачная фраза стала с тех пор военным кличем революции.

Все мы были в полной парадной форме, а придворные дамы – во всех своих драгоценностях. Более уместным, по моему мнению, был бы глубокий траур.

После богослужения Ники прочел короткую речь, в которой подчеркивал задачи, стоявшие перед членами Государственной думы и преобразованного Государственного совета. Мы слушали стоя. Мои близкие сказали мне, что они заметили слезы на глазах вдовствующей императрицы и великого князя Владимира Александровича. Я сам бы не удержался от слез, если бы меня не охватило странное чувство при виде жгучей ненависти, которую можно было заметить на лицах некоторых наших парламентариев. Мне они показались очень подозрительными, и я внимательно следил за ними, чтобы они не слишком близко подошли к Ники.

– Я надеюсь, что вы начнете свою работу в дружном единении, вдохновленные искренним желанием оправдать доверие монарха и нашей великой Родины. Да благословит вас Господь!

Таковы были заключительные слова речи государя. Он читал свою речь звонким внятным голосом, сдерживая чувства и скрывая горечь.

Затем раздались крики «ура!» – громкие из группы членов Государственного совета, слабые из группы членов Государственной думы, и похороны самодержавия были закончены. Мы переоделись и возвратились в Петергоф.

Витте был уволен от должности председателя Совета министров накануне открытия Думы, и во главе смущенных сановников стоял теперь И.Л. Горемыкин, дряхлый, покрытый морщинами, выглядевший как труп, поддерживаемый невидимой силой.

6

Во дворце царила подавленная атмосфера. Казалось, что приближенные царя пугались собственной тени. Я задыхался. Меня тянуло к морю. Новый морской министр, адмирал Бирилев, предложил мне, чтобы я принял на себя командование флотилией минных крейсеров Балтийского моря. Я немедленно согласился принять это назначение. В том настроении, в котором был, я согласился бы мыть палубы кораблей!

Я задрожал от счастья, когда увидел мой флаг, поднятый на «Алмазе», и испытывал живейшую радость, что по крайней мере три месяца проведу, не видя «Пляски смерти».

Ксения и дети проводили лето в Гатчине. Раз в неделю они навещали меня. Мы условились, что в моем присутствии не будет произнесено ни одного слова о политике. Все, что я знал о политических новостях, – это то, что молодой, энергичный саратовский губернатор П.А. Столыпин заменил И.Л. Горемыкина. Мы плавали в финских водах на яхте моего шурина Миши и говорили о вещах, очень далеких от новой российской «конституции».

Однажды пришло известие из Гатчины о том, что один из моих сыновей заболел скарлатиной и находится в тяжелом состоянии. Я должен был немедленно выехать.

– Вернусь при первой же возможности, – обещал я своему помощнику. – Вероятно, на следующей неделе.

Эта «следующая неделя» так никогда и не наступила. Через три дня я получил от моего денщика, остававшегося на «Алмазе», записку, что экипаж крейсера накануне восстания и ждет только моего возвращения, чтобы объявить меня заложником.

– Я глубоко огорчен, Сандро, но в данном случае тебе не остается ничего другого, как подать в отставку, – решил Ники. – Правительство не может рисковать выдать члена императорской фамилии в руки революционеров.

Я сидел за столом напротив него, опустив голову. У меня более не было сил спорить. Военные поражения, полная неудача всех моих усилий, реки крови, и – в довершение всего – мои матросы, которые хотели захватить меня в качестве заложника. Заложник – такова была награда за те двадцать четыре года, которые я посвятил флоту. Я пожертвовал всем – моей молодостью, моим самолюбием, моей энергией – во славу нашего флота. Когда я разговаривал с матросами, я ни разу в жизни не возвышал голоса. Я радел об их пользе перед адмиралами, министрами, государем! Я дорожил моею популярностью среди флотских команд и гордился тем, что матросы на меня смотрели, как на своего отца и друга. И вдруг заложник!!!

Мне казалось, что я лишусь рассудка. Что мне оставалось делать? Но вдруг мне пришла в голову мысль. Под предлогом болезни сына я мог уехать за границу.

– Ники, – начал я, стараясь говорить убедительно, – ты знаешь, что Ирина и Федор больны скарлатиной. Доктора находят, что перемена климата могла бы принести им большую пользу. Что ты скажешь, если я уеду месяца на два за границу?

– Конечно, Сандро…

Мы обнялись. В этот день Ники был благороден. Он даже не подал вида, что догадывается об истинных причинах моего отъезда. Мне было стыдно перед самим собою, но я не мог ничем помочь. «Я должен бежать. Должен». Эти слова, как молоты, бились в моем мозгу и заставляли меня забывать о моих обязанностях пред престолом и Родиной. Но все это потеряло для меня уже смысл. Я ненавидел такую Россию.

Глава XV Биарриц. Начало авиации

1

Мы в Биаррице, на вилле Эспуар. Вся семья, славу богу, со мною. Я покинул Россию без тени сожаления. Я так измучен событиями последних лет, я так глубоко чувствую, что Россия на краю гибели, и никто и ничто не в силах изменить фатальный ход событий.

В Биаррице дышится легко. Если бы мог, я остался бы здесь навсегда. Я отгоняю совестью эту соблазнительную мысль, я стараюсь заглушить ее голосом души, чувством долга, – во мне постоянно идет напряженная борьба: русский вопрос, Россия, мои житейские разочарования последних лет, мое бессилие помочь, спасти родину и кровная преданность ей восстают против человеческого, мелкого желания отдыха, покоя и счастливой жизни среди своей семьи.

Мы все здесь: Ксения, я, шестеро детей, три няни, два воспитателя, француз и англичанин, воспитательница Ирины, фрейлина Ксении, мой адъютант и много служащих.

Ольга, сестра Ксении, приехала в Биарриц раньше нас и живет в Отель-дю-Пале. В первое же утро после нашего приезда, изнывая от томительной сентябрьской жары, с лицами, распухшими от укусов москитов, мы устремляемся на пляж и зарываемся в песок.

Наши сердца пели: мы сбежали из России. Я думал, мы никогда не вырвемся. Ирина и Федор выздоравливали, и я поблагодарил Господа за то, что он дал мне такую прекрасную возможность выбраться из этого ада.

Напротив нашей виллы расположена площадка для гольфа. Я с увлечением начинаю учиться этой игре. Мы быстро входим в жизнь биаррицского общества. Мы встречаем много людей, устраиваем завтраки, обеды, играем в покер, в бридж, ездим на пикники.

Я поймал себя на том, что с интересом наблюдаю за женщинами. Это стало для меня откровением. За все двенадцать лет моего брака я никогда не смотрел ни на одно женское лицо, кроме лица Ксении. Социальные контакты, которые раньше были обычным делом, начали вызывать у меня интерес. Я разговаривал со своими соседями по столу с большим оживлением, чем предписывалось этикетом. Я произносил тосты и предлагал вечеринки.

Я чувствовал, что новое отношение к жизни неизбежно нарушит мое счастье, но мне было все равно. Ничто не имело значения, пока Россия и мы сами, казалось, катились ко всем чертям. Первоначально мы планировали задержаться здесь на три месяца, но по истечении этого срока я убедил Ксению остаться подольше.

Подходит Рождество с новыми развлечениями. Ирина и Федор окончательно поправились. Детей приглашают на елки. Мы все, взрослые и дети, веселимся и наслаждаемся простой, легкой жизнью. Я отгоняю мысли о России, я живу, как живут сотни тысяч людей, всецело отдаваясь удовольствиям и развлечениям. Никаких обязательств посещать придворные приемы. Нет необходимости обмениваться визитами с экзальтированными занудами. Никаких ограничений. Просто настоящий человеческий праздник, проведенный с нашими детьми и друзьями. За этим последовал сезон охоты, принеся с собой череду обедов за городом и ужинов в Биаррице в атмосфере интимности, счастливой усталости и приятного возбуждения. Наши друзья вели такой образ жизни с того дня, как стали достаточно взрослыми, чтобы пить, но для нас это было захватывающе ново. Каждое утро я бросался к окну, чтобы посмотреть, правда ли, что мы все еще в Биаррице, за много миль от дворца, Государственного совета, министров и наших родственников.