Воспоминания

Здесь он остановился у шурина, должностного лица в этом городке. Закончив дела, отец отправился на вокзал, чтобы поехать домой. Дядя со своими семейными его провожал. На станции их подобострастно приветствовал жандарм, разукрашенный всеми знаками служебного отличия.

Жандарм знал, что уезжающий – знаменитый писатель, граф Толстой. И только отец сделал несколько шагов к кассе, как жандарм, опередив его, бросился навстречу, щелкая каблуками и козыряя.

– Пусть его сиятельство не беспокоится. Его сиятельство разрешит взять для него билет? Какого класса для его сиятельства – первого, второго?

– Второго, – смутившись, сказал отец.

Вернувшись домой, отец рассказал, как он спасовал перед жандармом. Он смеялся над собой и не мог простить себе этой слабости. Он презирал себя за нее.

Было видно, как беспокоит его это небольшое происшествие. Он не раз рассказывал об этом другим.

Я же думаю, что не из-за слабости отец позволил жандарму взять билет второго, а не третьего класса. Просто он не мог обмануть его ожидания. Сознательно отец никогда не хотел причинить кому-либо неприятность. Он знал, что если он возьмет билет третьего класса, он огорчит жандарма.

Но отец всегда был готов обвинять себя во всех возможных и воображаемых грехах.

Его словечки Когда моему отцу было восемьдесят лет и его спрашивали: "Как вы себя чувствуете?" – он отвечал, если ощущал слабость и апатию:

– Сегодня чувствую себя так, как будто мне восемьдесят лет.

***

Об эгоцентричном, влюбленном в себя человеке он говорил:

– У этого человека огромное преимущество: у него нет соперника…

***

Если он просил чего-либо, что ему могли не дать, он говорил:

– Я пошутил… Мне совсем этого не хочется…

***

Когда ему хотелось что-либо сделать, а он опасался, что не сможет это выполнить, или желал получить то, что трудно давалось, он говорил:

– Когда я вырасту большой, то я это сделаю.

Или:

– Когда я вырасту большой, то получу то, что пожелаю.

Я люблю все, что имею В первые годы женитьбы отца его посетил в Ясной Поляне русский писатель граф Соллогуб. Он увидел, что Толстой доволен, вполне удовлетворен своей судьбой.

– Какой вы счастливый человек, – сказал ему Соллогуб, – вы имеете все, что любите.

– Нет, – отвечал отец, – я не все имею, что люблю, но я люблю все, что имею.

Велосипед Отец любил все виды спорта. В конце прошлого века, когда первые велосипеды вошли в моду, он приобрел велосипед и зимой катался на нем в большом московском манеже.

– Со мной происходит смешное явление, – рассказывал он. – Стоит мне представить себе препятствие, как я ощущаю неодолимое к нему влечение и в конце концов на него наталкиваюсь. Это особенно относится к толстой даме, которая, как и я, учится ездить на велосипеде. У нее шляпа с перьями, и стоит мне взглянуть, как они колышутся, я чувствую, – мой велосипед неотвратимо направляется к ней.

Дама издает пронзительные крики и пытается от меня удрать, но – тщетно. Если я не успеваю соскочить с велосипеда, я неизбежно на нее налетаю и опрокидываю ее.

Со мной это случалось уже несколько раз. Теперь я стараюсь посещать манеж в часы, когда, я надеюсь, ее там нет. И я спрашиваю себя, – замечает он, – неизбежен ли этот закон, по которому то, чего мы особенно желаем избежать, более всего притягивает нас?

"Женофобия" Отец был невысокого мнения о женщинах. Часто он выражал свое презрение к ним насмешкой, но бывало, пытаясь убедить своего собеседника, он говорил об этом и серьезно. В домашнем кругу мы называли такие беседы "женофобией".

Случалось, когда мужчины оставались в доме одни, он пользовался этим, чтобы изничтожить нас.

– Мы немножко "женофобили", – говорил он, улыбаясь.

Иногда отец высказывал свое настоящее мнение о женщинах. Он считал, что женщина, живущая по законам морали и религии, имеет полное право на уважение. Женщина обладает драгоценными качествами, не присущими мужчине, и она неправильно поступает, желая сравняться с ним в правах, которых она лишена.

Если женщина пытается своими чарами соблазнить мужчину, наряжаясь для этого в непристойные одежды; если она полагает, что главная связь мужчины и женщины – в наслаждении, и избегает материнства для сохранения своей красоты, то такая женщина – существо презренное и опасна для общества.

– Когда я встречаю такого рода женщину, – говорил он, – мне хочется крикнуть:

"Воры! Помогите!" – и призвать полицию.

Однажды я слышала, как отец говорил с человеком, защищавшим права женщины, считавшим, что она и мужчина обладают одинаковыми возможностями и способностями.

– Нет, – возражал он, – и даже если допустить, что женщина и мужчина равны в своих способностях, я должен указать, что у нее есть свойство, которого нет у нас.

– Какое?

– А вот какое: рожать детей…

Когда отец работал над своим трактатом об искусстве, я часто переписывала рукопись.

Однажды он попросил страницу из моего дневника, чтобы вставить ее в свою книгу.

Поясняя этот отрывок, он написал, что цитирует слова друга, разбирающегося в искусстве. Я его спросила:

– Понимаю, почему ты меня не назвал, но почему ты написал ami ("друга"), а не amie ("подруги")?

– Видишь ли, – отец был немного смущен, – чтобы читатель проникся большим уважением к высказанному мнению.

Когда он понял женщину Когда мой отец писал роман "Семейное счастие", он еще не был женат.

– Мне казалось тогда, – сказал он мне однажды, – что я понимаю женщину до глубины ее души. Но когда я женился, то увидел, что я совсем ее не знаю. И только благодаря своей жене я научился ее понимать. А теперь, – продолжал он, гладя мои волосы, – с тех пор, как мои взрослые дочери доверяют мне свои тайны и раскрывают свою душу, я сознаю, что ни до женитьбы, ни позднее я ничего не знал о женщине и только теперь начинаю ее понимать.

Кто работает, а кто поет Однажды вечером в Ясной Поляне говорили о распределении труда. Отец в это время писал книгу "Так что же нам делать?". Толстой страстно протестовал против эксплуатации рабочих привилегированными классами. Он доказывал в ней несправедливость того, что стыдливо называют "распределением труда".

– Ручной труд, – говорил он, – всегда необходим, а вот большая часть научного и артистического труда, которым мы занимаемся, служит только узкому кругу людей, составляющих привилегированный класс. Этот труд почти всегда бесполезен для рабочих и крестьян, в то время как без их работы мы не смогли бы существовать и производить этот эрзац науки и искусств, которыми мы так гордимся…