Восстановление Римской империи. Реформаторы Церкви и претенденты на власть

После этого удивительного завоевания и фактически с момента сдачи Дезидерия король франков стал Карлом Великим, не имевшим себе равных в пределах латинского христианского мира. Сфера влияния Константинополя к этому моменту ограничивалась разрозненными территориями в Южной Италии, а род вестготских монархов в Испании был уничтожен мусульманским завоеванием. Тот факт, что Карл Великий написал несколько уважительных писем королю Мерсии Оффе в 790-х гг., привел к тому, что некоторые стали считать Оффу ему ровней, но это чепуха. Король франков правил большей частью Центральной и Западной Европы, тогда как сфера влияния Оффы распространялась на южные графства Англии (карта 11, с. 278) [212] . Никакого соперничества не было.

212

Отличная современная трактовка у Стори (2005а).

Папскую власть волновал не только факт продолжающихся успехов Карла Великого, два из которых – завоевание саксов и аваров – раздвинули границы христианского мира и уничтожили различные направления язычества. Проблема состояла в той значимости, которую франкский король и круг его советников – светских и церковных – могли им придать. Как правитель более чем одного отдельного королевства и объединитель почти всей латинской христианской Европы Карл Великий стал настолько крупнее просто короля, что титул императора в какой-то момент просто был обязан замаячить на горизонте. Когда именно это произошло с самим Карлом Великим – непростой вопрос. К 790-м гг. факты ясно говорят о том, что титул императора обсуждался при дворе Карла Великого как единственный соответствующий к его новому статусу. И идеи о титуле императора, и общая концепция империи неожиданно возникают в это время в произведениях придворных интеллектуалов, но это не означает, что все эти замыслы не циркулировали уже какое-то время.

Я лично подозреваю, что завоевание лангобардов стало фактором, изменившим правила игры. Как только у короля и его советников появилось время подумать об этом беспрецедентном успехе хоть сколько-нибудь серьезно, слова «империя» было не избежать для обозначения территориального образования, которое теперь охватывало более чем одно королевство. И даже гораздо важнее вопроса «что создал Карл Великий?» было связанное с ним «почему он сумел создать это?». Учитывая раннесредневековое понимание исторического движения, не было совершенно никакого выбора, когда пришла пора отвечать на этот вопрос. Карл Великий сумел создать свою империю, состоявшую из многих королевств, потому что так хотел Бог; он был представителем Бога, действовавшим в мире людей [213] .

213

О высказываниях интеллектуалов Карла Великого см.: Годман (1987), с. 2; Коллинз (2005); Маккиттерик (2008), 114–118; Костамбиз и др. (2011), 160–170.

Такие мысли давно позволяли императорам и королям вмешиваться в церковные дела, когда они этого хотели, и снова в 790-х гг. Карл Великий поиграл мускулами своей религиозной власти весьма многозначительно. Случай был предоставлен – непредумышленно – Константинополем. Постоянная череда потерь, которые он нес от рук мусульман в первой половине VIII в. (те самые потери, которые позволили лангобардам войти в Равенну), в конечном итоге породила идеологический кризис. Если христианство было правильной религией, а император Восточной Римской империи – Божий избранник, то почему империя, по всеобщему мнению поддерживаемая абсолютно всемогущим Божеством, проигрывает так много сражений неверующим? Основанный на примере из Ветхого Завета, в котором сыны Израиля регулярно караются за исповедование ложной религии, ответ был очевиден: империя делала что-то, что оскорбляло Господа, Который послал мусульман в качестве предупреждения, чтобы вернуть Свой народ на стезю праведности.

Гораздо более произвольным являлся ответ на вопрос, что именно Бог счел столь оскорбительным. При императорах Льве III и его сыне Константине V правящие круги Константинополя формально придерживались той точки зрения (по причинам, которые по сей день остаются неясными), что дело было в почитании икон – священных образов. В восточном христианстве всегда считалось, что иконы хранят что-то от сущности своего изображения и поэтому могут функционировать как религиозная горячая линия с изображенными на них святыми, Матерью Божией, Иисусом. Иными словами, икона, будучи видом реликвии, могла быть использована как портал – «окно в Небеса», чтобы получить доступ к посреднической священной силе изображенного на ней лица. Насколько мы можем судить, поклонение иконам давно уже было принято в восточном христианстве, но с 700 г. получила распространение идея о том, что они на самом деле – «идолы», объявленные вне закона в десяти заповедях, и что именно практика поклонения им и вызывала такое раздражение Всемогущего. При императорах Льве и Константине иконы были уничтожены, а их почитание считалось противозаконным, но это учение не приняли на Западе, и папы один за другим радостно осуждали официальную точку зрения Константинополя как еретическую. Ситуация снова изменилась в конце 780-х гг., когда новая имперская власть в лице императрицы Ирины, которая сместила и ослепила своего собственного сына Константина VI (еще один пример любви среди членов раннесредневекового королевского рода), совершила крутой поворот в религии. В 787 г. в Никее был созван новый собор, и иконы во всем своем великолепии как религиозные источники силы снова вошли в моду. Когда весть об этом пришла на Запад, папа Адриан провозгласил, что он счастлив, и отпраздновал возвращение Константинополя в стадо Христово [214] .

214

Качественное знакомство с иконоборчеством дает Кормак (1985), особенно с. 3; Херрин (1987), с. 8; Уиттоу (1996), с. 6; Нобл (2009), с. 2. О его конце см.: Манго (1977б).

Карл Великий и его церковнослужители придерживались другой точки зрения. После тщательных приготовлений король созвал синод во Франкфурте, где прямо под носом у представителей папы римского была сформирована позиция, отличная от той, которую пропагандировал Адриан. На синоде согласились, что религиозные картины – это хорошо, но лишь для наставления: константинопольская доктрина об иконах как реликвиях силы была отвергнута. Главной целью самоутверждения Карла Великого здесь являлся, безусловно, Константинополь, а не Рим. К этому времени разговоры об империи уже ходили при дворе франкского короля, и, по крайней мере, сначала позиция, использованная для оправдания возможного повторного утверждения империи на Западе, состояла в том, что ее константинопольская версия совершенно ошибочна. Таким образом, религиозная ошибка оказалась отличной палкой для битья Византии. В 790-х гг. эти нападки подкреплялись той мыслью, что с учетом библейских представлений о правильных отношениях между мужчинами и женщинами ясно, что женщина – Ирина, разумеется, – никак не может на законных основаниях занимать положение императора – Богом избранного вождя христианского мира. Эта агрессивная установка по отношению к Константинополю показывает, что разговоры об империи при дворе Карла Великого не были просто игрой, в которую играли его интеллектуалы. Тот факт, что столь много энергии уходило на споры о том, что византийская версия империи незаконна в глазах Бога, показывает, что сам Карл Великий положил глаз на имперский приз [215] .

215

См., напр.: Маккиттерик (2008), 311 и далее и более подробно: Нобл (2009), с. 4.

С точки зрения папы, все это представляло собой одну большую проблему. Как подчеркивал Карл Великий своим поведением, единственное представление об империи, существовавшее в конце VIII в., несло в себе сильный подтекст религиозной власти через идею Божественного назначения. И как мы увидим в главе 7, король уже осуществлял власть в сфере религии не только во Франкфурте, но и более широко. Таким образом, имперские претензии Карла Великого означали, что последний наследник святого Петра был готов встретить грозного соперника в борьбе за главенство в латинской западной церкви, и Франкфурт показал, что у короля не было угрызений совести в отношении того, что он утверждает свою собственную религиозную власть за счет Рима. Все это вышло наружу в 790-х гг., но основная связь между мирской властью в раннем Средневековье и Божьей волей означает, что эти идеи витали в воздухе со времени капитуляции Дезидерия. Поэтому за годы, прошедшие после 774 г. (несмотря на то что Римская республика извлекла материальную выгоду из своих даров, полученных ею в 781 и 787 гг.), папская власть не могла не воспринимать Карла Великого как угрозу своей религиозной власти. И у нас есть достоверное свидетельство ее естественной решимости ограничить претензии короля.

Одна сторона идеологического ответа на вызов Карла Великого уже очевидна в сохранившихся письмах папы в Codex Carolinus 770-х гг. Там, где франкские источники единогласно приписывают успехи своего короля Богу, письма папы относят их за счет заступничества святого Петра – воздаяния за верность Карла Великого Риму. Такую линию нападения приняли отчасти, без сомнения, с целью добиться от Карла Великого наиболее выгодной сделки после завоевания лангобардов, так как подтекст был такой: если король не выполнит своих обещаний, святого Петр может отнять победу. Но эта линия также косвенным образом ограничивала роль короля франков в планах Бога, наводя на мысль о том, что Всемогущий действовал не напрямую через Карла Великого, а лишь через папу и святого Петра. Иными словами, главной целью Бога было не поставить Карла во главе западного христианского мира, а на самом деле укрепить римскую церковь [216] .

216

Повторный акцент на письмах папы римского из Codex Carolinus: перевод Кинг (1987), 1, 2, 6, 8, 13, 17, 18, 26, 30, 35, 37 (латинский текст: Гундлах (1892), 44, 45, 53, 50, 56, 60, 61, 72, 76, 82, 83).

В этом контексте идеи, записанные в «Константиновом даре», таят второй важный аспект за своей очевидной связью с присвоением земель папской властью. Совершенно недвусмысленно были выдвинуты убедительные доводы о том, что теперь нет нужды в императоре Западной Римской империи, так как Константин оставил власть над ней папе Сильвестру, когда он уехал в Константинополь. Так как у Карла Великого появилось сходство с императором, когда он завоевал королевство лангобардов, а вскоре захотел получить и сам титул, и так как только по божественному назначению императоры могли осуществлять религиозную власть в большом масштабе, то этот аспект доводов папы едва ли может являться совпадением. И хотя папский престол получил колоссальную выгоду от побед Карла Великого, было также ясно, что он делал все возможное, чтобы не выпустить эти успехи из рук. Рассказ о Константине и Сильвестре вместе с решительной попыткой приписать все заступничеству святого Петра показывает, что успехи Карла Великого быстро заставили звонить набатные колокола в штаб-квартире Адриана.

Наконец, мы подошли почти вплотную к пониманию исторической динамики, предшествовавшей дню Рождества Христова в 800 г. Начиная с того момента, когда Карл Великий решил покончить с иконоборчеством, а я подозреваю, что значительно раньше, он положил глаз на императорский титул, полностью понимая его традиционное римское значение (которое сохранилось в современном Константинополе) как Богом данную высшую власть в христианском мире – мирскую и религиозную. Папский престол был рад извлечь выгоду из некоторых плодов его завоеваний, но не хотел, чтобы карьере Карла Великого придавалось какое-либо имперское значение. Это оставляет нам две последние загадки. Если меньше всего папской власти хотелось возрождать императорский титул, то почему же папа Лев короновал Карла Великого императором? И почему, несмотря на неопровержимые доказательства обратного, Эйнгард утверждает, что Карл Великий не вошел бы в собор Святого Павла, если бы знал, что там произойдет?

Опасности, подстерегавшие папу Льва

Ответ на второй вопрос прост. Единственным законным императором, согласно всем официальным определениям имперской пропаганды, был тот, кого назначил Бог. Дело, конечно, состояла в том, как убедиться, что тот или иной конкретный человек назначен Богом, потому что теория делала скидку на непредвиденный случай, когда самозваные императоры время от времени брали на себя эту роль.

Вообще-то говоря, использовались два индикаторных знака. Во-первых, император, который действительно занимал свое место по Божьему назначению, должен был быть успешным, так как Бог являлся поистине всемогущим божеством. И военная победа обычно считалась в полном смысле этого слова символом истинной законности, поддерживаемой Богом. Во-вторых, человек, на самом деле избранный Божьим соизволением, не мог не стать императором, что бы кто-то там ни делал, потому что на то была Божья воля. Рассуждая от противного, чрезмерное честолюбие – явный признак того, что этот человек был совершенно не достоин этого титула. Так, император Юлиан пробормотал известные слова: «Меня схватила пурпурная смерть», когда его двоюродный брат Август Констанций II назначил его цезарем, – избитая фраза, которую можно использовать как сигнал сопротивления нежелательному продвижению по службе. По той же причине Юлиан был крайне осторожен и оставил себе возможность более или менее дезавуировать действия своих подчиненных, когда его войска приветствовали его как августа – что стало прямым вызовом власти Констанция: когда все указывает на то, что он не только знал, что его войска собираются провозгласить его августом, но и на самом деле приказал своим людям организовать это. Та же самая риторическая фигура оказалась популярной и в христианском контексте, где вскоре вошло в моду в жития любого святого индивида записывать, что он изо всех сил старался избежать должности епископа, прежде чем в конечном счете уступил, потому что у него не было иного выбора [217] . И это, конечно, считалось превосходным показателем истинно божественного назначения: если так пожелал Бог, то этого не избежать.

217

Юлиан: Аммиан 15.8.17; ср.: Мэтьюз (1989), с. 6.